Владимир Ухли - Шургельцы

Перед правлением остановились санки с черной спинкой.

С санок спрыгнули двое мужчин и две женщины. Одна из них лет под сорок, другая — совсем молодая.

— Дуся, — окликнула старшая молодую, — не замерзла?

— Не заметила, как доехали.

Лошадь привязали к столбу, а сами прошли в правление.

Савка Мгди предложил гостям стулья, а сам ушел за перегородку. Покопавшись там, он вышел уже не в лаптях, а в новых валенках, без зипуна, с расчесанной надвое бородой. В правлении, кроме Мгди, никого не было, и гости из Бурундуков решили зря время не тратить, осмотреть хозяйство.

На улице первым встретился им завхоз Мешков.

— Леонтий Иванович, Яков Яковлевич, добро пожаловать, — заулыбался он гостям.

Мешков повел их к амбарам. Там были Ванюш, Сухви.

— Соня, ну и подруга называется… До сих пор не сказала, что за Ванюша замуж вышла, стороной узнаю. — Дуся обняла Сухви, расцеловала в обе щеки, шепнула на ухо: — Почему такая невеселая? Я бы целый день плясала, если б такой хороший замуж взял.

— Да так… — неясно проговорила Сухви, и голос ее был невесел, и красивые глаза беспокойно метались.

Не дожидаясь председателя, гости заглянули в амбар, посмотрели, как хранятся семена.

— У нас семян трав очень мало, — сказал Ванюш. — Как русские говорят, кот наплакал. Плакать, думается, и надо… Не умели, а взялись…

— Ты что, Иван Петрович, против указаний? — подозрительно спросил Мешков.

Ванюш ничего не ответил, гости тоже промолчали.

Во двор забрел старый бык, грелся на солнце. У него шея облысела, рога были сломаны, на концах свернулась кровь. Бык засопел и вяло зашагал, по самое колено увязая в снегу. На его спине сидели, нахохлившись, два петуха, один серый, другой белый. Когда бык тронулся с места, они слетели на землю и заковыляли, спотыкаясь и едва не падая. Видно, ноги были отморожены.

— Здесь наша птичья ферма, — сообщил Мешков.

— Зачем выпустили этих петухов? — раздраженно спросил подъехавший к тому времени Шихранов. — Здравствуйте! — сказал он, спохватившись.

Пригибаясь, чтобы не задеть косяк, все прошли в курятник. На полу стояло длинное корыто, ко дну примерзло какое-то месиво, картофельная кожура, перемешанная с зернами.

— Почему не убираете, безобразие! — гневался Шихранов.

— Свояк Сергей, — пробормотал Матви Капитун, — здесь и до меня так было, не успел еще. Канишно, безобрази… — попытался сказать он по-русски.

— Тебя сюда направили покончить с безобразиями. Теперь вот перед уважаемыми людьми краснеть приходится. Уберите петухов.

Матви посадил серого петуха в гнездо, — на насесте тот не мог удержаться, — белого затолкал подальше за дверь, чтобы не видели гости, и стал лопатой скрести корытце, но белый пришел к корыту и опрокинулся в месиво.

— Обжорное племя! — закричал Матви. Но не успел он его убрать, как набежали другие.

— Да тут у вас петухи одни, — удивились гости.

— Среди поздних цыплят много петухов оказалось. К тому же инкубаторских до осени не различишь, — объяснил Шихранов. — Резать нельзя — план.

Подошла старуха в старом кафтане. На ногах у нее были онучи из толстого домотканого сукна и лапти, сплетенные невесть когда, с виду словно окаменевшие.

— Озорники, все как один петухами стали. А петух — он скотинка нежная… — пожаловалась она.

— Сергей Семенович, это у тебя, значит, петушиная ферма получилась, — вздохнул Соловьев.

Шихранов кашлянул, насупил брови. Когда гости вышли за ворота, он стал допытываться у Мешкова, кто направил бурундуковцев в курятник.

— Полагаю, это Ерусланов, а?

Мешков не ответил. Шихранов откусил кончик цигарки, плюнул, зашагал вдогонку гостям к конному двору.

— Сено, что у вас позаимствовали, всему скоту пришлось скармливать. Нет у нас кормов. Не напрасно говорится — у бедного земля жесткая.

— Да-а, — вздохнул Камышов. — Не знал, что до такой степени бедствуете.

— После войны прошло почти семь лет. А у вас не лучше, чем во время войны, — прибавила женщина постарше, заведующая бурундуковской фермой Пичужкина.

Настроение у всех было тяжелое, разговаривать не хотелось. С конного двора пошли на молочнотоварную ферму. Здесь было по-другому: чисто, двор выметен под метелку. Правда, хлева ветхие, покосившиеся.

Им навстречу вышел Кутр Кузьма.

— Натерпелись страху! Думал, не отелится. Уж очень худая, как доска… Слава богу, все хорошо. Теленок-то на удивленье крупный.

В коровниках было сыровато и темно. Ладно, хоть крышу покрыли. В колодах, кроме ржаной соломы, ничего не положено. Сено берегли, помалу давали. Слышно было, как коровы жвачку жевали, лениво, без аппетита.

— Добрые люди, подойдите-ка, — позвала Плаги-ака. — Пеструшку поднять бы, с бабами никак осилить не можем.

— Что за болезнь приключилась?

Старуха удивилась, сказала тихонько:

— Сергей Семенович, что ты как чужой спрашиваешь? Знамо, что случилось. Коровушки-то как плетень.

— Плетень ли, забор ли, потом поговорим, — оборвал ее Мешков.

Когда выходили из телятника, навстречу попалась детвора. Каждый шел с полным ведром — для теленка еду нес.

— Здравствуйте, здравствуйте! — закричали ребятишки весело, как птицы.

Скоро из телятника раздались их звонкие голоса:

— Пей, Мишка-умница!

— Кушать захотелось, маленький?

Пришла и учительница Нина Петровна, да не одна, с двумя мальчиками, побольше других. Они что-то привезли на салазках, стали таскать в телятник тяжелые мешки. К ним подошел Ванюш.

— Это еще что у вас? Давайте вместе понесем.

— За сбор желудей овес отпустили. Мы смололи посыпку для телят.

— Спасибо вам, спасибо, — поблагодарил от души Ванюш, взял мешок, потащил к большому ларю.

Гости, хотя Шихранов их и не приглашал, захотели посмотреть свиноферму.

Крытый соломой свинарник был низкий, широкий, с коридорчиком посредине. Свиньи сердито тыкались в доски, приподнимались на задние ноги, подолгу смотрели на вошедших одинаково узкими скучными глазами.

— Тьфу, чертово отродье. Чем они вымазались? — сердито спросил Шихранов. — Товарищ Маськин, что это такое, почему вовремя не меняете подстилку?

— Где трудный участок, туда меня и бросаете, — проворчал Маськин. — До этого я на молочнотоварной ферме был, и здесь дела не лучше, голова кругом идет. — Маськин поковырял в ухе, оттуда выпала вата.

— Уши болят, что ли? — посочувствовала Дуся.

— Здесь, если вату не сунешь, оглохнуть можно.

Дела здесь были так плохи, что над Маськиным даже не посмеялись.

— Эй, Акулина! — позвал он.

Подошла невысокая молодая женщина в пестром ситцевом платье. На ходу она расчесывала волосы.

— Что за напасть?