Владимир Ухли - Шургельцы

— Сам знаешь, — уклончиво сказала она, не глядя в глаза. — Мне добрые люди все открыли.

— Да ты мне скажи, что случилось!

— Тебе лучше известно… Что в армии было, что в Буинске.

— Сухви, честное слово, я ничего не знаю.

— Ты не успокаивай меня, словно ребенка-сосунка. Для тебя все всегда просто, все всегда весело. Не чувствуешь, что со мной делается.

— Ну я ведь так просто, Сухви. — Ванюш сам не знал, в чем виноват. И все-таки почему-то хотелось оправдываться. Только бы не мучилась она…

Сухви стояла, отвернувшись, крепко держалась за ручку дверей, словно боялась упасть.

— Тебе только и осталось, что ходить да надо мной смеяться. Только и норовишь, чтобы мне по сердцу ударить, да побольнее. Не знала, что ты такой…

— Послушай, Сухви, послушай, милая, я никогда не думал тебе боль причинить. Правда же, — Ванюш попытался обнять ее.

Сухви отвела руку мужа. Стала вытирать слезы.

— Если бы я знала. Э-эх!.. И здесь всех ему нужно — и Хвеклу, и Манюк, и Анук!

— Зачем так говоришь, Сухви. Кроме тебя, не вижу никого.

— Ты думаешь, я глупая, я слепая?..

— Ну задержался я, ну что же делать? — Он уже не знал, что говорить.

— Только о телятах и думаешь. Жены тебе и не надо было. Послушать, только телят и любишь…

Ванюш хотел что-то сказать, но Сухви не слушала.

— Замолчи, не ври! — Она схватилась за грудь.

— Сухви, родная, я ни в чем не виноват. Как увижу твои слезы, сердце мое разрывается. Не плачь, голубушка. Ведь мы с детства знали друг друга, вместе росли. С детства любили друг друга…

— Теперь мы больше не дети. Этого не забывай. — Сухви помолчала немного, успокоилась. Потом вспомнила: — И в прошлый раз, когда поехали за сеном на Волжский остров, хотел заночевать в Верхних Тарханах. А тогда я, знаешь сам, занемогла.

— Потому-то я и прибежал на лыжах. Шихранов мне по телефону сказал, что самый близкий человек в опасности. Я все бросил и прибежал. Помнишь, без пути и следа, на старых лыжах…

— Помню. Проблуждал до третьих петухов.

— Так без дороги ведь… Тогда как раз о смерти Сталина передавали. Об этом мне и Шихранов сказал, да толком не объяснил. Я думал, с тобой несчастье…

— А зачем тебе нужно было на лыжах бежать? Вы же за сеном на лошадях поехали.

— Разве на наших лошадях два конца сделаешь?.. Да о чем мы с тобой толкуем, голубка? — Ему стало дико и странно: как будто они совсем не слышали и не понимали друг друга.

Помолчав, Ванюш сказал:

— Как только наладятся дела на ферме, я смогу побольше бывать дома.

— Уж и слушать не хочу я этих слов твоих. Только коровы, да телята, да ферма, надоело. — Сухви еще раз крепко вытерла глаза. — У меня душа не на месте…

— Из-за чего? — с тревогой и ласково спросил Ванюш.

— Без слов должен понимать, — мрачно сказала Сухви.

— Не знаю, милая, если бы знал, спрашивать не стал бы. Правду тебе говорю.

— Я не думала понести от тебя…

— Сухви, радость ты моя! Неужели так? Счастливей нас и людей нет! — Ванюш обнял жену, она резко вырвалась, быстро сбежала с крыльца и пошла к воротам не оглядываясь, на ходу бросила жестко, быстро:

— Связал ты меня по рукам и ногам! Не знаю, что теперь… — И ушла, оставив калитку открытой.

— Сухви, постой, Сухви!

Ванюш стоял растерянно во дворе. Кошка подошла к нему и, мурлыча, стала тереться у ног. Понурив голову, он вышел за ворота.

Сухви шла по замерзшей к вечеру дороге. Он смотрел ей вслед. Сухви уходила не оглядываясь. Будто и не было ничего — никакой свадьбы, никакой жизни, ничего. В висках забилось, словно кто-то стучал молотком. Он заметил вышедшую из ворот кошку, взял ее на руки. Когда уходил в солдаты, кошка была маленькая, с ручку кочедыка, а теперь вон какая большая стала. Словно понимая горе Ванюша, она посмотрела на него, на миг закрыла свои круглые глаза, пошевелила хвостом, потерлась головой, ласково мурлыча. Потом вытянула шею, показав белую, словно ленточку, полоску шерсти. Вдруг спрыгнула на землю — побежала встречать Спани.

— Сынок, что случилось со сношенькой? Спрашиваю: куда спешишь? Полслова не проронила. Уж не поссорились ли вы? — встревоженно спросила мать. — То ли не услышала меня, то ли услышала, да не ответила.

— Не знаю, мама, — ответил Ванюш, впервые в жизни не смея сказать матери правду.

— Яшка была сварена. Покушала ли сношенька?

— Что, мама?

— Покушала ли сношенька, спрашиваю. — Спани удивленно посмотрела на сына. — Что с тобой? На ферме, что ли, опять беда?

— Да что ферма… — тихо ответил Ванюш.

Перед колхозной конюшней стоят-беседуют старики — Кэргури и Кузьма Кутр.

— Так-то вот, сват Кэргури, стареем помаленьку, — говорит Кузьма, поглаживая бороду. — У меня вот седьмой десяток на исходе, и все равно не хочется сидеть дома, руки сложив.

— А я в поле побывал, — сказал, подходя к ним, Савка Мгди. — Так будто помолодел на пятьдесят лет…

В конце улицы показался тарантас.

— Едут, — сказал Кэргури. — Одного узнаю — Шихранов, а другой-то кто? Одному богу известно.

Сидевший впереди председателя человек, подъезжая к конюшне, приосанился, стал подкручивать усы. Как только тарантас остановился, он спрыгнул и сказал бодро:

— Приветствую вас, старики, от имени правления.

Оказывается, это Мешков. На нем новое пальто с маленьким воротником, на ногах блестящие сапоги, усы подстрижены коротко — и крутить-то нечего, просто делает вид, что закручивает.

— Вот так вырядился, не узнаешь! — пробормотал Кэргури.

— Решили посоветоваться с вами, старики, — подошел к ним Шихранов. — На полях побывали?

— Были. От души порадовались, — тихо и степенно ответили старики.

— Как зябь наша перезимовала? Не нарушили мы правила агротехники? — Председатель между тем протянул Мешкову руку, тот вложил ему в пальцы папиросу, чуть потолще детского пальца, и сам же поднес спичку.

— До большого оврага, правда, мы не дошли, — отозвался Кэргури.

— Сергей Семеныч, откуда им знать про агротехнику? — усмехнулся Мешков.

— А ты не смейся, — рассердился Савка Мгди. — Как это не знать агротехнику, если прожил целый век на земле. Дай-ка, сват, сюда. — Он взял у Кэргури бумажный пакет, высыпал из него горсточку земли. — Вот, почва поспела, надо приступать к севу… — Мгди сжал кулак и снова разжал, — Смотрите, не слипается. Настала пора сеять.

— Да, да, Сергей Семеныч, сеять надо, — согласились другие старики. — Цыпленок, клюнувший первым, и на свет первый выйдет.

— Вот что, старики, о вашем мнении я сегодня доложу правленцам, — сказал Шихранов важно.

— Вы уж, старики, идите по домам, отдохните, — махнул рукой Мешков. — Нам торопиться надо, срочное дело есть.

Жеребец рванулся. Шихранов туго натянул вожжи. Сидевший рядом с ним Мешков, подобострастно заглядывая ему в глаза, дымил ароматной папиросой.