Владимир Ухли - Шургельцы

Спани сделалось совсем не по себе, знобило. Дошла она до своих старых, покосившихся ворот, но так и не вошла в избу, села на завалинке и просидела долго, пока не подбежал ее сын, заметивший издали в лунном свете силуэт матери перед избой.

— Мама, что с тобой?

— Чего уж спрашивать-то, сынок… До того дошло, не могу домой одна войти. Тошно мне.

Ванюш под руку ввел мать в дом. Спани еле слышно сказала:

— Была у свахи, она меня прямо без ножа зарезала.

Ванюш расспрашивать не стал, помог ей лечь. Спани не удержалась, упрекнула:

— Думала, ты приедешь, женишься, и я поживу спокойно. Много ли мне осталось… А тут людям на глаза показываться стыдно.

— Мама, ты успокойся. Я-то ведь тебя никогда не брошу, что бы в жизни ни случилось… Я по важному делу ходил. Пешком в МТС бегал. Ты же знаешь, у нас травы не уродились. Чем опять побираться, пойдем на крайность: посеем рожь на зеленую массу. Стыдно, конечно, хлеб скармливать. Но что ж поделаешь? Это пока единственный выход… Вот поломался трактор, я и бегал за ремонтниками.

— А им, в город убегающим, ни коров, ни корма не нужно. Для них хоть все мы провались… А трактора дадут?

— Нет, график, говорят, на заседании райисполкома утвержден, не имеют права перебрасывать. Звонил Митину. Ни в какую… Да, тяжело работать, и без этого нельзя… Что я без этой работы делать буду?.. Любым путем, а эти шестьдесят га посеем, будем с кормами… Ты, мама, полежи, а я в правление сбегаю, — может, еще застану кого.

В правлении было много народу. Ванюш поздоровался, снял кепку. Ему, кроме Салмина, никто не ответил.

— Раз ты, пред, считаешь, что надо сеять, дело, конечно, твое, хозяйское, дай наряд — посеем. Однако…

— Что «однако»? Вы открыто говорите, — сказал Ванюш горячо и раздраженно. — Не посеем — без кормов останемся!

— У вас прямо как в сказке, — ехидно сказал счетовод Никонов. — Посеял — и масса тебе готова. Вы кругом посмотрите: разве не видите — картофельная ботва и та уже пожухла, а ты с ума сводишь со своим посевом. То ли будет силос, то ли будем с носом. И опять же — хлеб на силос!

— По-моему, ни один колхозный работник не решится выписать семена на посев в такую позднюю пору, — добавил Мешков. — Партия разбрасываться добром не велит. — Он закурил, краешком глаза посматривая на председателя.

— Товарищ председатель, чего молчишь? Спас яблочный давно прошел. Разве можно на полсотне гектаров хлеб рассыпать?

Молчали бригадиры, дымили безостановочно. Из-за стола встал Салмин.

— Я думал, вы дельный совет дадите. Сидим, который час бьем в одно место. О чем надо говорить? Конечно, это скверно. Хлеб для скота. Недопустимо вроде. А голодным скот оставлять — это, по-вашему, не скверно? Что, если другого выхода сейчас нет? Погибать скоту? — Все смотрели на него не отрывая глаз. — Правда, сеять рожь поздновато, но при благоприятных погодных условиях дело себя оправдает. Надо иметь решимость. Ругать нас будут — стерпим, зато скот спасем. Вот только трактор поломался, тракторист неопытный. А другой нам не дают. Иван Петрович был в МТС, напрасно. — Салмин сел.

Учетчица Анна, немного стесняясь, вступила в мужской разговор. Вспомнила, как работала бригадиром в первый год войны. И как тогда поздно пришлось посеять рожь, даже позже, чем сейчас.

— Меня чуть живьем тогда не съели за поздний сев. А рожь-то успела взойти и хорошо перезимовала, неплохой урожай убрали. Вот Никонов, к примеру, помнит, да и Иван Маськин. Правду, я говорю, Иван Акакиевич, или нет?

Маськин не ответил, взглянул на Никонова, на Мешкова, те уже собрались уходить.

— Прогноз не передавали? — спросил Салмин.

Анна ответила, что уже третий день ничего не передают.

— Значит, погода устойчивая, перемен пока не ожидается.

— А земля вся высохла, давно не было дождя, — нашел другой довод Никонов. — Вы думаете семена как на горячую печку бросать, на ветер выбрасывать?

Салмин тер лоб, думал.

— Правда, не все члены правления согласны, но это вполне понятно — дело ответственное. А выхода другого нет. Попробуем, — решил он.

— Не посеем, и ждать будет нечего. — Ванюш оглядел всех внимательно. — У меня есть предложение, не знаю… Не испугать бы? — Он посмотрел на Мешкова, Никонова, Маськина. Те потоптались на месте, но решили все же Ерусланова выслушать.

— Да ладно уж, мы народ привычный, пугай, — засмеялся Шурбин.

— Трактора нам другого не дадут, это ясно. Лошадей надо перевести на пахоту. А снопы и зерно с токов — уж немного осталось — подвозить на индивидуальных коровах.

Мешков и его приятели ахнули.

— Получше не придумал, товарищ Ерусланов? Тебе хорошо, у тебя коровы нет. Выезжать на чужих — самое разлюбезное дело. Что сейчас, военное время, что ли?

— Да, в нашем колхозе пока война не кончилась, это точно, — сурово сказал Ванюш, — да и не все хотят, я гляжу, чтобы она кончилась. — Он прямо посмотрел в глаза Никонову, потом перевел взгляд на Мешкова.

Но тот, отводя глаза, зло сказал:

— Это ты с красивой женой воюешь!.. Нам воевать не с кем, мы народ мирный. А о коровах не помышляй.

— В лес за дровами, на базар ты на коровах ездил? Ездил. У тебя, товарищ Мешков, двухгодовалый вол не хуже лошади потянет. Тебе и вовсе не стоит тужить.

— Держи и ты вола. Кто мешает? — забегал глазами Мешков. — Не было бы его, я бы у правления лошадь просил, беспокоил. А так соседям помогаю, всей родне…

Никонов махнул рукой:

— Делайте как хотите, я пойду, отдыхать пора… Да отпустите вы мою душу на покаяние, третье заявление подаю. — И он ушел не оглядываясь.

За ним было отправился Мешков, но тут увидел, что Маськин все сидит за столом, и дернул его за рукав. Тот отстранил руку, повернулся лицом к Салмину и Ерусланову. Потом встал, подошел к ним, сладко зевнул, почмокал мокрыми губами.

— Не слушайте вы их, делайте, как сами надумали. Я их знаю. Саботажники они! — неожиданно закричал он. — Я им еще покажу! Обманули они меня, общипали как курицу.

Мешков махнул на него рукой:

— Совсем вдрызг опьянел. О ком говорит — неведомо. Уйти от греха подальше. — И он осторожно прикрыл за собой дверь.

Маськин уселся на табуретку, его совсем развезло, он клевал носом, потом вдруг встрепенулся, хватил кулаком по столу, грозил кого-то вывести на чистую воду, написать жалобу. Потом, стараясь пошире открыть узенькие глазки, спросил жалобно:

— А как вы думаете, теперь куда можно писать? Этакую, положим, секретную? А то я не понимаю…

— Иван Акакиевич, писать можешь куда угодно и кому угодно, но обязательно ставь свою подпись. Пиши открыто, говори открыто, — посоветовал Салмин.

Маськин хитро сощурился, погрозил Салмину пальцем:

— Ловишь меня, подлавливаешь. Знаем мы вас. Раньше-то я писал и в активе был, как положено.