Владимир Ухли - Шургельцы

— Если мы, руководители района, будем рассуждать так, это значит — мы будем потакать отсталым элементам и создавать условия для саботажа в деле внедрения прогрессивных культур, — постукивая карандашом по столу, раздраженно бросил Митин. — Ну ладно, что предлагает комиссия? Хотя мы такой и не создавали, она образовалась в ходе дела, — неопределенно объяснил он. — Что конкретно предлагаете, говорите быстрей.

— Конкретно, Иван Гаврилович, мы ничего не вынесли, потому что…

— Что «потому что»? Вы хотите сказать, что на заседании будут за вас думать и решать? Не выйдет. Предлагаю проект доработать и на ближайшем заседании вновь вернуться…

— А с машиной как, кому решили отдать? — перебила Симакова.

— Что вы уж так беспокоитесь! Словно она последняя, словно больше в Советском Союзе автомобилей не выпускают. — Митин болезненно поморщился. — Решайте сами, я не вмешиваюсь. Но учтите, местная промышленность района пострадает, если не передадим ее Урюмской промартели.

— Вы говорите так, будто и на самом деле автомобилей больше не выпустят, — не сдержался Салмин. — Нам ее выделили за хорошую работу, за подъем животноводства, за сдачу молока государству.

— Есть колхозы — больше вас сделали, а машин не требуют, — возразил Митин. — У вас вообще, как я понимаю, не хватает скромности.

— Мы требуем рассмотреть вопрос на бюро райкома. — Салмин встал, закурил. — Нам надоело сюда ездить. Дважды вы возвращали нам деньги. Это волокита.

— Я сказал, что не буду больше с вами связываться, — багровея, еле сдерживаясь, сказал Митин.

— Давно бы так, — заметил Салмин зло. — Я еще утром разговаривал со Степаном Николаевичем по телефону и прямо сказал, что создали волокиту. Он обещал по приезде из обкома сразу заняться нами.

— Жаловаться вы мастаки.

— Это вы вынуждаете нас жаловаться. А разве у нас столько времени, сколько у вас?

— Если б не товарищ Салмин, то я бы позвонила Ильину, — вмешалась Шишкина. — Это вы, товарищ Митин, мстите нам, вы людям критику не прощаете. И независимость не прощаете. Это всем в районе известно. — Шишкина помахала платком, отгоняя табачный дым, сказала резко: — Эти все ваши комиссии, волынка с машиной, травля Ерусланова, обижайтесь не обижайтесь, — дело ваших рук.

— Прекратите, здесь не базар. — Голос Митина сорвался. В руке звякнул колокольчик.

— Не мешайте, пусть высказываются, — заступилась Симакова.

Дверь кабинета открылась, девушка-секретарь попросила Митина взять трубку.

— Кто? Степан Николаевич, здравствуйте. Что? А вот как раз решили дожидаться вашего приезда. Да, есть возражения. Как всегда? Что? Алло, алло! Безобразие, прервали. — Он бросил трубку на рычаг и, вытирая потное лицо, сказал: — Вот радуйтесь, не даете никому покоя. Товарищ Ильин из обкома звонил по вашей жалобе.

— Мы и не собирались скрывать, я вас предупредил. Нечего нас обвинять, — резко ответил Салмин, встал и пошел к выходу. — Можно идти?

— Можно, — напряженно и несколько растерянно ответил Митин.

День прошел, настал вечер. На замерзшую землю падали бледные лучи осеннего солнца. Но там, где было болото, теперь по канавам, легонько, лениво журча, стекала последняя вода. Болото высыхало.

На подводы погрузили имущество, инструмент, повезли в село. Впереди шла молодежь, пела:

Парни и девушки уже входили в село. Вдруг услышали перестук копыт. Оглянулись и замахали руками.

— Ефрем Васильевич, с болотом покончили навсегда! — отрапортовали они председателю колхоза.

— Сердечно поздравляю вас, от души радуюсь, дорогие мои товарищи. — Салмин спрыгнул с тарантаса, его сразу окружили парни и девушки. На его месте уселся Стюпан, важничая, надел набекрень выпачканную кепку, делая вид, что поглаживает бородку, как Савка Мгди. Тронул лошадь, помахал рукой.

запел он. Но сейчас его никто не поддержал, все напали на Салмина, говорили, что надо купить футбольный, волейбольный мяч, сетку и даже сборный турник, чтобы его можно было установить в зале клуба.

— А я очень люблю бильярд. Зашвырнешь кругленький шарик туда в сетку — бух! — сказал Ягур, который бильярда и в жизни не видел.

— А ты когда-нибудь играл? — спросили его смеясь.

— Если б играл, то, может, не захотел бы!

— Вот что я вам по секрету скажу, — Салмин оглядел всех внимательно. На него смотрели во все глаза. — На днях купим аппарат, Линкин с курсов приедет, будем смотреть кино когда захотим.

— Ура! У нас свое кино будет! — закричали радостно со всех сторон.

— А потом, ближе к Новому году, купим полный комплект спортинвентаря. Согласны?

— Согласны!

— Тогда давайте по рукам. — Он протянул широкую ладонь. На его ладонь легли руки, маленькие, большие, еще не отмытые после работы.

И тут сзади послышался сигнал машины. Остановилась трехтонка, из кабины выпрыгнул Ванюш. Он сиял.

— А ну, давайте все в машину!

— О, какая новая, чья она?

— Теперь наша, — гордо ответил Салмин. — Как на масленице, покатаемся по селу.

Все полезли в машину, поднялся веселый смех.

— Ванюш, иди сюда, петь будем!

— И я с вами. — Салмин взобрался в кузов.

И понеслась веселая песня по селу. Люди выскакивали из домов, улыбались, махали вслед.

Как это часто бывает, первый снег выпал к рассвету. Кругом все бело, нежно, спокойно, но слой снега до того еще тонкий, что каждый предмет не потерял своей формы, даже кочки на дороге проступают явственно, как мелкая рябь в тихом пруду.

Утро. Солнце только взошло, а на току уже шумно, люди давно собрались на обмолот последней копны овса. Блестит начисто выметенный, как асфальтом выстланный ток.

Колхозники натаскали снопов к молотилке, убрали все до одной соломинки, мякину свалили в стороне, чтобы ветром не сдуло или дождем и снегом не попортило.

Ждали, когда заведется мотор. Наконец он прерывисто запыхтел, зачихал.

Молотьба началась. Далеко слышно гуденье барабана. Он гудит, как самолет, стальные зубья поблескивают, захватывают наполовину развязанные снопы. По другую сторону падает солома, смешанная с мякиной.

Шумно и весело возит солому малышня на лошадях, складывает ее в омет. Он уже высотой с деревенскую баню. На омете стоят старики и орудуют так умело, будто печку кладут.

Кэргури предупреждает мальчишек, чтобы не топтали, не мяли корм, — дело известное, каждый не прочь кубарем скатиться с омета или там толкнуть сверстника, сшибить, завалить соломой.

— Ну как, сват, зерно не остается в соломе? — спросил Салмин.