Владимир Ухли - Шургельцы

— Как тебе сказать, председатель. Овес, он такой, трудновато его молотить. А этот не ахти какой уродился…

— Да, это не пшеница, не рожь, — согласился Салмин.

Старик разгладил бороду.

— Вишь, надо быть ухом да глазом. Я тут мальцов каждую минуту предупреждаю, чтобы корм не топтали.

К Салмину подъехал мальчик верхом, протянул пакет, видно срочный. Председатель распечатал, ненадолго задумался и сказал мальчику:

— Ты, Педер, скачи вон по той дороге, Ерусланов и Шишкина пошли к болоту. Догони, скажи, пусть Ванюш в деревню вернется.

— А бумагу? — протянул руку мальчик. — Мне велели отдать дяде Ванюшу.

— Я сам передам.

— Но! — крикнул мальчик и поскакал. Из-под копыт лошади полетели комки снега, смешанного с землей. Салмин вздохнул: «Опять кашу заваривают против него. Не дают спокойно работать человеку». Вынул пакет, вытащил бумагу, прочел. Стояла подпись прокурора. «Зачем Ванюш понадобился прокурору?» А сам тем временем торопливо зашагал, решил поговорить с прокурором до прихода Ванюша. Выяснить все.

Он шел быстро, не успел и двух папиросок выкурить, как увидел, что навстречу идут его дочь Валя и учетчица Анна. Обе были радостны, побежали к нему, как мать с дочерью.

— Пап, пап, я приехала! — повисла на шее отца Валя и вдруг заплакала. — Я ждала-ждала, а ты не приезжал.

— Доченька, Валюшка, не плачь. Я ведь писал: кончим молотьбу, освобожусь, приеду за тобой. — Отец гладил дочь по голове, нежно, неумело, даже неловко. Потом, забыв, что дочка совсем большая, взял ее на руки, прижал к себе. Достал из кармана носовой платок, поднес к лицу. Но дочь вырвала у него из рук платок.

— Пап, он же у тебя грязный!.. Я теперь сама научилась стирать. На, пока мой бери, бери, папа, я твой выстираю. Я и гладить умею. Меня бабушка научила.

Они пошли в село. Салмин расспрашивал, как жилось дочке у бабушки, с кем приехала, где остановилась. Валя отвечала бойко:

— У тети Ани, и бабушка у них. Она устала. — Девочка взяла за руки отца и Анну, стала между ними. — Пап, у тети Ани мне все понравилось. Давай будем у нее жить. Она же одна. Дочь в городе учится, ей скучно. Ты понимаешь, папа, знаешь, как одной скучно жить? Будем вместе с ней.

— Валечка, об этом дома поговорим, хорошо?

— А я хочу жить у тети Ани! — упрямо повторила девочка. — И раз у нее дочки сейчас нет, я ее буду звать мамой. Можно, тетя Аня?

Анна так покраснела, что даже шея залилась краской. Она остановилась посреди дороги, не могла шагу сделать.

— Детка, детка, — останавливал Салмин Валю, — так нельзя.

— Почему нельзя? У всех мамы есть. Почему же мне хоть пока нельзя? — горячо и возмущенно спрашивала Валя. — Бабушка тоже обманщица. Все говорила, что моя мама приедет. Зачем обманывать, я же не маленькая. Я знаю, моя мама в войну погибла. — Валя вырвала руки, заплакала, вытирая кулаками слезы. — И ты никогда правду не говорил. Сколько раз я тебя просила — привези маму. А ты и сам не приезжал ко мне.

— Дочка, Валечка, тетю Аню мамой называть, наверное, нельзя. — И, тоже смутившись, все-таки договорил: — Честно, я не прочь, по-моему, это даже хорошо. Но ведь все зависит от тети Ани…

— Ну а раз хорошо, я буду звать тебя мамой, тетя Аня, ладно?

Анна молчала, крепко сжав руку девочки, повела ее в село. Валя, ожидая ответа, поглядывала на нее. Серые глаза девочки опять наполнились слезами.

— Никто не хочет моей мамой быть, — сказала она.

Отец успокаивал ее, говорил, что она будет ходить в школу, что он уже книги купил, но Валя не слушала его.

— Анна, мы с детства знаем друг друга. Давай поженимся, — вдруг сказал Салмин и сам удивился своей решимости. Добавил стеснительно: — Раз уж за нас решили… — Он растерянно смотрел на Анну, ждал ответа.

Анна нагнулась, молча обняла девочку.

— Валечка, ты называй меня мамой, а я тебя дочкой. А папу будем называть папой. Хороший человек твой папа. Я его тоже…

Анна не договорила, подала руку Салмину. Он тут же, на околице, обнял Анну, пожал ей руку и сказал:

— Спасибо, Аннушка. Теперь мы одна семья, пойдемте.

И они пошли к дому Анны.

— Ефрем, тогда неудобно мне работать учетчицей. Скажут: муж председатель, а жена учетчица. Пойду я на ферму опять коров доить. Согласен?

— Да, пожалуй, верно, Аннушка. Ты ведь умная.

Они завернули в переулок. Тут уже снег не скрипел под ногами, мялся, лип к подошвам. Старики правы — первому снегу малая мерка, он лишь предупреждает, и пойдут после этого недели, даже целый месяц дожди да слякоть. Вечером земля подмерзает, а к «русскому завтраку» — к десяти утра — оттаивает и так липнет к ногам, что оборы лентой рвутся.

В те дни шургельцы по два раза в день ездили на станцию. Туда везли картофель, оттуда — бревна. Колхозу выделили два готовых дома, говорили — финские, такого еще не видали, чтобы колхозникам готовые дома присылали откуда-то издалека. Подумали, раскинули умом мужики, кому бы эти дома выделить, и решили: один отдать Ерусланову, так как у него была самая старая изба на улице, скорее на редко топившуюся баню похожа. Другой же постановили, тоже в кредит, отдать Угуллину Константину, много лет работавшему на свиноводческой ферме. Дома решили перевезти на колхозном транспорте. Так и сделали.

Дом Ванюша уже был поднят, не было только крыши. К Октябрьским праздникам хотели справить новоселье, но не хватало досок покрыть дом. Куда они делись — неизвестно. Угуллин пока решил, временно, крыть соломой, а мать Ванюша ни за что не соглашалась. Она надеялась, хоть и не говорила это сыну, что сноха, не хотевшая жить в ветхом доме, теперь, в такой дворец, вернется. «Вот, — думала Спани, — к празднику приедет сноха, увидит хорошую избу под хорошей крышей, — может, и сердце у нее отойдет, не будет морщиться да нос задирать, жаловаться на гниль да плесень. Эх, сколько лет я мечтала о таком!» — думала она, обходя и оглядывая со всех сторон новый дом.

Сын, конечно, тоже думал о Сухви и старался не только для матери, но и для нее. Он даже два раза попутно, на тракторном прицепе, привозил доски из Шемурши, покупал их у частных лиц. Но этих досок не хватало, они были обструганы и лежали пока под сараем.

И вот на заседание правления пришел прокурор. Появление его всех удивило. До этого сотрудники милиции и прокуратуры бывали в Шургелах очень редко, а люди старались поменьше попадаться им на глаза.

Иван Маськин тоже был на заседании. Подсел к Мешкову, толкнул его в бок; мол, посмотришь, как прокурор расчихвостит сейчас сына Спани. «Каюк ему, туда же дорога, куда отец его путь держал», — шепнул он.

Прокурор говорил недолго. Доложил, что поступила жалоба на Ерусланова, но факт присвоения Еруслановым колхозных досок не подтвердился.

— Вы построили большое помещение для скота, для этого потребовалось много стройматериалов. За ними ездил не один Ерусланов, работали там шесть-семь колхозников. Все они показали, что Ерусланов попутно покупал доски у частных лиц. И действительно, доски распилены не с комля, как пилят на заводе, а с вершины. Так делают частники, чтобы досок вышло побольше. Они тоньше, чем заводские. Они куплены Еруслановым у трех граждан Шемурши и еще одного гражданина в Убеях.