Владимир Ухли - Шургельцы

Прокурор из-под очков оглядел сидящих и повторил, что жалоба написана безо всякого основания.

Стали спрашивать, кто ее написал. Прокурор скрывать не стал, прочитал подпись: «С. Силькина». Мужики ахнули, услышав фамилию Сухви.

— Пожелавшие дать показания Мешков и Маськин тоже не могли подтвердить факта воровства.

Все закричали возмущенно:

— Позор! Клеветники! Не стыдно вам?

Прокурор попросил тишины.

— Что касается заявления Силькиной с просьбой передать ей половину урожая картофеля из приусадебного участка Еруслановых, то этим делом займитесь сами. Вот ее заявление. — Прокурор положил на стол листок бумаги, исписанный ровным почерком. — Она также требует часть имущества, как член семьи. Этим вопросом нарсуд будет заниматься, дело мы передали туда. Вот и все, товарищи.

— Бесстыжая! Подавиться бы ей этой картошкой. Дай ты ей, Иван Петрович, сколько она захочет! — крикнул Шурбин.

— Какое ей имущество? Она с ним и не жила. Вон у матери какой дом! — возмущался Сайкин.

— Товарищ прокурор, у меня к вам слово, — попросил Кутр Кузьма.

— Я слушаю.

— Надо бы тех, кто пишет напраслину, к ногтю прижать! — громко сказал он.

Маськин и Мешков заерзали на табуретках, о чем-то пошептались. Прокурор встал, подошел к двери, закурил. Спрашивали, сколько трудодней выработала Сухви до отъезда. Ванюш сказал, что всего двадцать семь трудодней и все они переписаны на имя матери Сухви.

— Городской майре, знамо, денег много надо, вот она и липнет как клещ к зерну. Коли суд будет, я первый пойду. Не годится их баловать. А то и другие дармоедничать начнут. Зараза, она и так развелась. Унять надо! — Шурбин стукнул кулаком по столу. — Анонимщиков-аллилуйщиков заодно тоже. Хватит. Написали, довольно! Терпеть больше не буду. — Шурбин со злостью посмотрел в сторону Маськина и Мешкова. Те притихли.

Прокурор посмотрел на Ванюша, затем обратился к Салмину, сказал так, чтобы все слышали:

— Гражданину Ерусланову надо разрешить покрыть дом. Дело, конечно, производством прекращаю.

— У него пока досок не хватает.

— Пусть колхоз поможет. Стоит, по-моему, такому работнику помочь.

— Я тоже так думаю, — согласился Салмин.

— Стоит, стоит! — одобрительно зашумели собравшиеся.

Ванюш сидел весь красный, часто курил, вздыхал.

— Спасибо, если можно, то я завтра же начну. — Он встал, помял фуражку в руках. — Колхоз пусть поможет и дяде Константину. Он соломой дом кроет, а у них семья, — добавил он тихо.

— И ему поможем. Так, члены правления? Верно я говорю? — спросил Салмин.

Мужики в один голос ответили, что согласны. Шурбин предложил завтра же послать плотников и собраться на помочь.

— А жене… — Ванюш замялся, потом сказал решительно: — Пусть берет что хочет… Ничего мы не жалеем. Больная она…

Все уважительно замолчали.

Прокурор ушел. Вскоре исчезли и Маськин с Мешковым.

Стали обсуждать наряды на завтра.

Последними из правления вышли Салмин и Ерусланов. На улице раздавались голоса парней и девушек. Они шли из клуба, громко обсуждали новую картину.

— Ефрем Васильевич, спасибо за кино! — закричали они.

— Пожалуйста. Только не меня, а вас надо благодарить, — ответил председатель. — Купили на заработанные вами деньги… Скоро радио во все дома проведем. Подморозит — поедем за столбами.

— Хоть сейчас, — откликнулись все.

Ягур пробежал пальцами по клавишам гармони, заиграл перебор, запел:

— О ревности не пой, не люблю ревнивых, — запретила ему Манюк. — Правда, Прась?

— Правда. Пой ты о любви, о радости, — тихо ответила Прась.

Салмин и Ванюш пошли дальше. Салмин все думал о том, как Сухви могла написать такую пакость на мужа. Не мог поверить.

— Зачем она так?

— Не знаю, — ответил Ванюш. — Признаться, уехать мне надо, Ефрем Васильевич. Не могу я без нее жить, не могу, хоть она перед сельчанами меня унижает. Она больна, это же ясно. За ней уход нужен.

— Я не понимаю, как можно после этого любить такую.

Ванюш не ответил, сказал только:

— Не миновать ехать. Может, я ее уговорю, может, я ей покорюсь, так и она уступит, вернется.

— Разубеждать мне тебя не хочется, но она не приедет. Я не сомневаюсь, — сказал Салмин. — Я поговорил с ней однажды, вернее, пытался поговорить. А она себя показала…

Салмин пригласил Ванюша к себе.

— Я теперь человек семейный, — сказал он с наивной гордостью. — Пойдем, по чашке чая выпьем. Анна будет рада.

— Поздно. В другое время с удовольствием. Я и сам хотел прийти. Для Валюшки книгу купил в Шемурше. Думаю, рада будет.

— Спасибо, да только ты не трать, ты ведь дом строишь, — сказал Салмин, а потом спросил: — Как с деньгами?

— Продали овец, двухлетку хотим тоже…

— Телку не надо продавать, потом купить трудно будет. Подумаем в правлении, посоветуемся с сельсоветом. Обожди. — И они расстались.

…Ветер подул неожиданно с юго-востока, заметно потеплело. Стал накрапывать дождь. Снег, как сахар в горячей воде, весь растаял. Воробьи зачирикали, галки загалдели, радуясь оттепели. Земля подсыхала. Даже коров выгоняли в поле, на жнивье, туда, где не успели вспахать под зябь.

Сестра Елвен, рябая Унисье, напросилась пасти коров вместо Кутра Кузьмы, который помогал Угуллину Константину строить дом.

А пасти — дело нелегкое. Коровы убегали из стада, любили повольничать, побегать по полям, пожевать озими. Одна такая, по кличке Пеструшка, еще утром скрылась из стада. Унисье махнула рукой, пойти за ней поленилась. Корова объелась озимью так, что живот у нее надулся шаром, чуть не лопался.

С гумна вез солому Стюпан. Он увидел: на озими лежит корова, раздутая как бочка, только ноги торчат, язык прикусила, глаза выкатились, еле дышит. Стюпан не знал, что с ней делать. Подергал за голову, за хвост — как мертвая лежит. Стюпан выпряг лошадь, сел верхом и поскакал в село.

— Иван Петрович, на озими корова телится, — издали крикнул он Ванюшу.

— Не может быть, — изумился Ванюш. — У нас и нет таких, чтобы телиться в это время.

— Сам видел, знаю, это Пеструшка! Я всех коров наперечет знаю. Еще не верят… — обиделся подросток. — Я разве вас обманывал?

— Раз на озими — объелась она, — догадался Ванюш. — Ты езжай быстрей к Прась, пусть она бежит в поле. Я возьму лекарство и тоже туда!

Стюпан поскакал, придержав лошадь, остановился и сильно постучал в окно к Прась.

— В поле корова Пеструшка подыхает! Скорей! На озимях!

Прась только что пришла с утреннего обхода фермы. Потушила огонь в подтопке, быстро собралась, выбежала. Навстречу из дома выскочил завклубом Линкин, подбежал к окну, открыл его снаружи. На подоконнике стоял приемник. На всю улицу зазвенел знакомый голос, лилась чувашская песня: