Виктор Баныкин - Ранняя осень

— К магазину… кажись, в ту сторону? — спросил Артем, когда тот поравнялся с ним. — И еще — до библиотеки далеко?

— А вам, па-азвольте спросить, — парень так врастяжку и сказал «па-азвольте», — что, собственно, нужно? В этом процветающем граде два магазина… Должно быть, из передового колхоза нагрянули деньжата сорить? — И его такие чистые, такие наивные глаза чуть сузились, залучились насмешечкой.

Артем добродушно сказал, тоже слегка щурясь:

— Не совсем угадали, молодой человек. Из самой заволжской глухомани занесла сюда нелегкая.

— Разве уж и там прослышали про здешние длинные рублики? — у парня слегка приподнялись соболиные брови.

— Прямо сказал один доброхот: «Там, слышь, в Жигулях, денежки сами в карман прыгают!»

— Враки все это! Треп! Меня в эту дыру после техникума сунули. Посудите сами: сотнягу в месяц не зашибаю. А скука! Единственное развлечение — охота. А заявишься на танцульки в сарай… так здесь клубик окрестили — обратно же тоска зеленая! Приклеишься к местной девице, а уж блюстители морали орут в микрофон: «Юноша в клетчатом пиджаке! Не прижимайте к себе девушку, танцуйте на положенном расстоянии, иначе мы вас выведем!» Мило, не правда ли?

Парень оглядел Артема с головы до ног.

— Ежели намерены вначале завернуть в промтоварный нефтяников, то вы показали верно своей симпатичной клюкой: площадь пересечете — и налево. Ну, а если в кооперативный — продовольственно-промтоварно-керосиново-скобяной… то сюда, направо, за углом. Да, вам еще и просветительный центр потребовался? До него сотняжка шагов. Но, во-первых, он с трех открывается, а сейчас только одиннадцать, а во-вторых, по средам там выходной. Или нынче не среда? Извините — вторник. — Парень снисходительно ухмыльнулся. — Признаться, тоже порой в храм культуры заскакиваю… к одной местной просветительнице. Доложу, смазливая фея… с горящими кошачьими глазами.

«Неужели кривляка-свистун о моей лыжнице лепечет?..» — подумал, хмурясь, Артем. И с нескрываемой неприязнью глянул франту в глаза.

— Было так приятственно с вами… это самое, перекинуться, — сказал путано тот. — Да топать надо. Будьте!

Припадая на левую ногу, Артем зашагал через площадь.

И тут ему внезапно вспомнился один тишайший сентябрьский вечер. Пятигорск. Санаторий. Еще не включали света, и в палату через открытую балконную дверь начинали осторожно вползать теплые сумерки.

Артем не видел лица своего соседа по койке — бритоголового капитана, участника Отечественной войны, под Берлином потерявшего ногу. Тот сидел к нему спиной, опершись кулаками в помятую постель. За два долгих месяца пребывания в санатории Артем привык и к его неуравновешенному характеру, и к его лицу в страшных рубцах. С этим когда-то веселым запорожцем война обошлась особенно жестоко.

Как раз в тот самый тишайший вечер не очень-то обычно разговорчивый капитан и прочитал на память глуховатым, прокуренным вконец голосом «стишок одного доброго хлопца» (перед тем между тремя жильцами палаты шел горячий спор о теперешней молодежи).

Как они начинались, эти волнующие, стучащиеся в самое сердце стихи «доброго хлопца»? Артем морщил и морщил лоб, но вспомнить — вот досада! — никак что-то не мог.

«Да, вконец запамятовал, — с сожалением подумал он. — А ведь все знал… Записать бы тогда еще надо. Ох, и подходящие они, стихи эти, к вертихвосту повстречавшемуся. «Они не пашут и не строят»… Так, так… Ну, а дальше?»

Артем даже остановился посреди площади, все продолжая понукать свою память. Одно четверостишие он все-таки припомнил:

…Поднимаясь по отлогим железобетонным ступенькам крыльца промтоварного магазина, Артем подумал: «В библиотеку я уж в другой раз… если после такой смелой вылазки сдюжу. А в школу к ребятам заверну. Любопытно же: что у них там за уголок живой природы?» И еще подумал о том, что его больше всего волновало, пока отдыхал на чужом, на диво гостеприимном крылечке, хотя изо всех сил и старался не признаваться себе во всем этом: «А не сладко, видать, мальцу без отца. Да и мать, похоже, не из прилежных. Застегиваю на нем… на Игошке-постреле, шубейку, а пуговки-то… где есть, а где — не обессудь. Эхма!.. Беру его за руку, а она крохотная, холодная… льдышка льдышкой. А пока шли до садика, отогрелась. Живой человек! И не только отогрелась, а ровно через ту крохулю и к моему сердцу тепло пошло… Или тут мое воображение чересчур распалилось?»

У дверей Артем постоял, пережидая гуськом выходивших из магазина шумливых девчонок в грубых спецовках. Одна из них — маленькая, верткая, — уколов Артема откровенно смелым взглядом, сказала громко:

— Во, девчонки, с усами! С таким и целоваться одна блаженность!

— Разуй гляделки-то: он хромой! — полушепотом проговорила последняя, с белым мазком на виске.

— А с хромым лучше, дура! Котовать не будет! — так же громко ответила верткая. И все три девки озорно рассмеялись.

Артема точно кипятком ошпарило. Он даже не помнил, как вошел в магазин.

— Сто леших в пятку! — выругался Антипыч, оглядываясь на ковылявшего за ним Артема. — Придется перекур делать. Из-за этой самой охоты, язви ее в душу, обезножел, как некормленый мерин. Истинное слово!

Артем покосился на стройного, поджарого Антипыча, на его разбойничью бородищу, но ничего не сказал. Лишь про себя усмехнулся: «Ох, и хитер же ты, старый леший! Самому ничего не стоит полсотни километров отмахать, а тут — на тебе — обезножел! Меня жалеет, разве не понимаю!»

К невысокой заледенелой скамеечке при дороге первым подошел Антипыч. За скамейкой стоял клен, похожий на трехрогий навильник, навильник сказочного великана.

Это могучее дерево Артем помнил еще с детства. Даже в нестерпимо знойные июльские дни под густущей листвой клена усталый путник всегда находил желанную прохладу. Артем же клен этот старый любил как-то неизъяснимо пылко. Особенно пригож он был в сентябре, когда от маковки до нижних ветвей начинал просветленно-мягко полыхать стоязыким кострищем. Возвращаясь под конец дня из школы, Артем еще издали весь расплывался в улыбке, едва замечал за березками-свечками кудлатую огневую вершину могучего старца.

Только скамеечка в те отроческие Артемовы годы под кленом не стояла. Да и позже ее не было, когда он шатался изредка в поселок на холостяцкие вечеринки.

— Ты, парень, оглох?.. Дай-ка сюда палку, — сказал Антипыч подходившему Артему.

— А разве ты мне что-то говорил? — вопросом ответил Артем.

— Якар-мар! Он еще спрашивает! — проворчал в бороду Антипыч, беря из рук Артема палку.