Виктор Баныкин - Ранняя осень

Заглянул Артем в разворот листа, а потом, бережно сложив газету, попросил положить на этажерку, а вместо нее взять со стола другую.

— Что-нибудь интересное нашли? — спросила мимоходом Катя.

— Случай один описан… как молодой летчик… кажется, из Львовского аэропорта, полетел в сельскую больницу с ампулами консервированной крови. — Артем глянул на белую Катину руку, державшую чайник. Неужели все это не сон, а самая настоящая явь? Неужели на самом деле несколько минут назад эти тонкие пальчики ворошили его спутанные лохмы? — Прилетел парень в село на своей «стрекозе», покрутился, покрутился, а садиться нельзя. На посадочной площадке сено только что скопнили. Что тут делать? А он знал: кровь позарез нужна в больнице, там человек при смерти. Ну, и рискнул летчик. Рискнул своей жизнью: отыскал в другом месте за селом зеленую полоску земли и повел машину на посадку.

Катя разлила по чашкам чай, села рядом с Артемом на другую табуретку. Сказала:

— Слушаю, Артем.

— Я, похоже, развез?.. Ну, я короче буду… — почему-то заторопился вдруг Артем. — В общем и целом, самолетик при посадке перевернулся вверх тормашками, но парень остался жив. Ампулы целы. Лишь воздушный винт сломался. Больная была спасена. На летчика же обрушились громы и молнии.

Артем потянулся было к чашке, но предупредительная Катя сама подала ее.

— Спасибо, — кивнул Артем. Отпил с жадностью глоток, второй. Чуть помешкал и опорожнил сразу полчашки. — Меня, Катя, возмутила эта история. За что честного человека наказали?

Улыбаясь, Катя укоризненно покачала головой.

— Смотрю на вас, Артем, и поражаюсь. В армии были, на этой самой целине… хлебнули горя. А рассуждаете, как ребенок. Ну честное слово! Только не сердитесь, хорошо? — Помолчав, продолжала спокойно: — Разве можно на все так бурно реагировать? Об этих разных… ну, неполадках, что ли… часто пишут. И я ничего не вижу в этом странного, Артем. Жизнь есть жизнь. Неужели я должна лить слезы только из-за того, что какой-то там чин областного масштаба выстроил себе на казенные деньги виллу? Пусть другие, кому положено по службе, вправляют мозги хапуге! А у меня своих неприятностей целый короб. — Катя помолчала. — Когда-то, Артем, я такая же была, как и вы… горячая головушка. И тоже за правду горой стояла…

Катя наклонилась и снова стала обирать с подола юбки какие-то соринки.

В подтопке уютно так потрескивали дрова, в круглые глазки пунцовеющей чугунной дверки бушующее пламя отбрасывало на изжелта-белые половицы перемигивающихся зайчиков. И эти резвые зайчики на полу с каждой минутой набирали силу, все более ярясь и алея.

Настал тот час, когда солнце, обойдя поляну, скрылось за домом, клонясь к словно засахарившимся вершинам Жигулей, и в окна начинал уж литься — пока еще робко — предвечерний синеющий свет.

— Возможно, Артем, вы не раз спрашивали себя: ну, чего привязалась ко мне эта… странная особа? Правда, спрашивали? — Горько усмехнувшись, Катя на миг глянула на Артема. — А я… а мне трудно даже вам объяснить. Когда я в первый раз вас увидела… на залитой солнцем снежной поляне с милой доверчивой белочкой… Мы ведь тогда, в первый раз, так мало поговорили. Но я сразу потянулась к вам. Чем-то необыкновенно чистым, притягательным повеяло тогда от вас. — Катя прижала к щекам холодные ладони. Прижала плотно-плотно. — Я как на исповеди перед вами. А потом, после второй встречи… у колодца… Не обижайтесь, пожалуйста, но тут я поняла, что между нами есть что-то общее. С вами неласкова была жизнь… Но и со мной она жестоко обошлась.

Катя смолкла. Посидела-посидела, все еще не отнимая ладоней от горящих пятнами щек, и вдруг встала.

Она прошлась по избе — от кровати Артема до легкой ширмочки, обтянутой сине-зеленым лапчатым ситчиком. Остановилась у этажерки с книгами.

— Мне, Артем, даже вот какая черта в вас нравится: вы совершенно нелюбопытный. Вы ни разу не спросили меня: кто я, что я… Тогда доложу о себе сама: библиотекарь местной библиотеки. Мать-одиночка. Замуж не собираюсь.

Катина рука безотчетно скользнула по корешку толстой книги с тисненым названием «Лесоводство». Опустилась на другую полку и снова поднялась, поправила прическу.

— Не правда ли, Артем, странная особа к вам ходит? — спросила Катя полушутливо, полусерьезно. И вдруг ахнула: — Ой, что я наделала! Лопаточку раздавила…

Подняв на Катю глаза — добрые и смирные, готовые простить многое, — Артем сказал:

— Экая важность! Надо вам будет — десяток сделаю таких лопаток. Вот только поправлюсь.

— Ну что вы… зачем же так много? Думала попросить у вас одну для сына. — Катя остановилась перед Артемом. — Ой, какая же я…

Артем не дал ей договорить.

— Вы, Катя, упрекнули, будто я нелюбопытный… А мне так хочется расспросить вас про сына.

И, заглянув Кате в глаза, он смутился, дернул себя за ус.

— Ох, уж этот сын, Артем! — Катя хрустнула пальцами. — Я столько с ним натерпелась. Мальчонке в июне всего семь исполнится, а он растет таким неслушником! Чуть ли не каждый день на него жалуются то детсадовские нянечки, то квартирная хозяйка. А вчера даже сама заведующая выговор мне сделала. Оказывается, днем сын сбежал из садика и дрался на улице с ребятами. — Катя потупилась. — И день ото дня все настойчивее и настойчивее спрашивает: «Где мой папа? Почему у других есть папы, а у меня нет?» А я не могу… поймите меня, Артем, не могу и слова про того… которого я любила, которому я верила и который… Наверное, страшно слышать такое от матери, но скажу: порой я готова ненавидеть своего же сына… ненавидеть за то, что я родила его от человека, разбившего всю мою жизнь.

У Кати заломило в висках, на глазах выступили злые слезы.

— Не надо, что вы… разве можно на себя наговаривать всякое? — не на шутку встревожился Артем. Помолчав, добавил: — И на сына… ваш Игошка… по-моему, славный парень!

— Вы знаете моего Игошку? — Катя растерянно заморгала ресницами. По щеке ее медленно скатилась дрожащая слеза. — Артем, вы меня пугаете…

— А мы с ним вчера в поселке познакомились. Игошка ваш один сражался против… целой ватаги сорванцов.

Катя хотела что-то возразить, но вдруг насторожилась. За стеной, в сенях, скрипнули половицы.

— Это Степка, — проговорил Артем.

И правда, вскоре в избу вошла в шубейке нараспашку Степка, на ходу стаскивая с головы линялый, изношенный свой платчишко. У порога, окинув взглядом Катю и Артема, она внезапно замерла. И стояла, вся какая-то настороженная, пугливая, забыв даже сказать «здравствуйте».

— Степа, познакомься: это Катя. Она в библиотеке работает, — проговорил Артем как можно веселее. — Теперь нам с тобой все лучшие книги обеспечены.

Замолчал, заметив, как Степка сердито взмахнула платком.