Виктор Баныкин - Ранняя осень

Катя сама подошла к растерявшейся девушке.

— Здравствуйте, — и первой протянула руку. — Рада познакомиться с Артемовой сестричкой.

Не поднимая стыдливо полуопущенных век, Степка шнырнула взглядом, точно затравленный зверек, по белой тонкой Катиной руке, благоухающей дорогими духами, и мгновенно сунула за спину свои шероховатые красные руки. И там, за спиной, так сцепила между собой, что никакая сила не могла бы их расцепить.

— Здрасте, — еле размыкая губы, с хрипотцой прошептала Степка.

Катя повернулась к Артему:

— Поправляйтесь… Я как-нибудь еще забреду.

Снисходительно-вежливо кивнув Степке, она добавила:

— По-моему, брат ваш прихворнул. Вы последите за ним.

Степка опять воровато метнула свой быстрый взгляд — теперь уж в сторону Артема, но ничего не сказала. Тяжело сопя, она принялась стаскивать с себя латанную тут и там шубейку. Когда же обернулась к вешалке, то сразу смятенно отпрянула назад. Катино модное пальто, ее изящная шапочка — все это еще больше смутило бедную Степку! Скомкав ненавистную ей сейчас шубейку, она бросилась к подтопку. Там-то и сунула ее в угол за вязанку дров.

Артем сказал:

— Не забудьте, Катя, лопаточки для вашего сына.

Катя покачала головой.

— Нет, я не возьму. Вы уж сами вручите их Игошке.

— Ну, тогда… тогда вы с ним приходите к нам.

Артему хотелось сказать Кате что-то еще, да он постеснялся Степки. Но вот глаза их встретились, и Артем спросил: «Ты правда с Игошкой придешь?» — «Да, правда», — не моргнув, ответила Катя.

И она направилась к выходу.

Степка, боясь, как бы гостья не натолкнулась на что-нибудь в темных сенях, побежала вперед открывать двери.

— До свидания, Степа, — выйдя на крыльцо, кивнула Катя.

— Ага, и вам того же, — молвила Степка. И вдруг, порывисто шагнув вперед, положила на руку гостьи, туго обтянутую кожаной перчаткой, что-то совсем невесомое.

— Что это такое? — смешалась Катя.

— А это ваша шпилька. Это когда вы прошлый раз у Артема были… я с полу ее подняла. — Степка вдруг смело, открыто глянула Кате в лицо. Глянула дерзко-насмешливыми зелеными глазами. И, ничего больше не сказав, хлопнула дверью.

Накануне Степка принесла Артему из Тайнинки увесистый пакет. Письмо это было из далекого целинного края.

«Артем Иванович, здравствуйте! Вы, наверно, уж забыли свою ученицу «Крошку Марго», с которой столько хлебнули горя! А ежели помните, то спасибо. Я же вас никогда — всю жизнь — не забуду! И написала б вам давно, да адреса вашего не знала.

В декабре того года, когда с вами случилась беда, я из «Восхода» уехала. Не подумайте, будто испугалась трудностей и удрапала с целины. Нет! Я просто перекочевала (меня отпустили честь по чести) в новый комсомольский совхоз. Помните, как я жалела, что не застала настоящей целины? И вот попала в только что созданный совхоз «Марс». Верно, романтическое название? Теперь я всем родным и знакомым так начинаю писать: «Привет с Марса!»

Нам с другой девчонкой, Лизой, сразу же дали ДТ-54. От радости чуть до неба не подпрыгнула! Трактор был почти новый, ремонт требовался небольшой, и мы его к марту кончили. За нами закрепили плуг, дисковую борону и лафет.

С каким нетерпением ждала я звонкую ту весну!

Выехали в степь рано: кое-где в низинках еще таился чахлый снежок. Признаюсь, волновалась… На экзаменах, когда десятилетку кончала, и то была спокойнее! Представьте себе: среди опытных трактористов мы, две девчонки невзрачные, казались кутятами. А они, эти бывалые, тертые калачи, снисходительно подтрунивали над нами, пичужками (так прозвал нас один глазастый верзила, Сашка). Ну, в общем, ничего, не обижали.

Последнюю ночь перед началом работы я и глаз не сомкнула. Такая глупая! Вы меня здорово поднатаскали, а вот нате: волновалась страсть как. Может, потому, что предстояло пахать дикую землю, которой еще никогда не касался лемех плуга? И еще, должно быть, потому, что все мы здесь собрались незнакомые друг другу.

«Встанет в борозде машина, увидят парни — засмеют до слез!» — думала я, ворочаясь с боку на бок. А за стенами вагончика ветер студеный скулил. И на сердце еще тоскливее становилось. Вдруг слышу шепоток с соседних нар: «Не спишь, пичужка?» — «Нет, — отвечаю тихо, — не сплю. А кто это?» — «А это я, Сашка. Ты там что, замерзла?» — «Ага, шепчу, замерзла. Ветер все тепло повыдул из вагончика». — «Хочешь, — спрашивает Сашка, — приду, согрею?» Зло меня взяло. Тут о работе переживаешь, головушка от разных страхов пухнет, а у него — на тебе! — баловство на уме. «Знаешь, — говорю как можно спокойнее этому Сашке, — заруби-ка себе на носу… и другим таким же ухажерам передай: если кто из вас сунется когда ко мне или Лизавете… звездану чем попало! Что под руку попадет! Уяснил?» — «Уяснил, — бормочет. — Одного не пойму: чего это ты о Лизке стараешься? У нее своя голова на плечах». Ну, я ему тоже и на это ответила… Только зачем… зачем я вам-то все это рассказываю?

Пришел рассвет. Не помню, как позавтракала впопыхах, как бросилась к машине. Солнце только-только начало проклевываться у кромки горизонта… такое еще в дымке, малиновое. А кругом — как море — степь. И вот уж ты плывешь на грохочущем тракторе, словно на корабле. И корабль этот послушен тебе, тамбовской девчонке, твоим мозолистым рукам.

Вы же, Артем Иванович, сами знаете, какая это прелесть! Над головой — жаворонок. Прохватывающий ветерок приносит запахи… До чего ж они волнующи, эти целинные весенние запахи! И хоть петь я не умею, а самой так хочется на всю степь загорланить эдакую зажигательную, комсомольскую!

Нет-нет да и оглянусь назад. А за плугом — вот они — развороченные дегтярной черноты пласты чернозема. Будто слитки чугунные. Душе петь хочется!

Первая смена у меня прошла без приключений. Только диски все забивало: земля-то еще влажная. Диски очищала ломиком. Но он короткий, и я разбила себе в кровь руки. А тело все ныло! Слезла с трактора и еле до вагончика доплелась… столетняя старуха, да и на тебе! Понимаю, с непривычки это, а досадно. Вон парням — им хоть бы что!

Через неделю моя напарница Лизавета бросила трактор. «Не желаю, говорит, больше в грязи и пыли мучиться! Что хотите со мной, то и делайте!» Я ее и так и сяк уговариваю, а она — ни в какую! Даже разревелась, дура. Ну, ее в учетчицы и определили. А бригадир отзывает меня подальше от вагончика, крутит цигарку и спрашивает, глядя в сторону, точно цветочками на бугорке заинтересовался: «А как ты, Маргарита Сидорина?» — «Что, спрашиваю, как я?» — «Завтра твоя очередь реветь? — говорит он. — Ежели так, то я сразу других хлопцев на ваш трактор поставлю. Приезжал директор, упредил — есть резерв». Я так впилась в бригадира глазами… так впилась, что у этого дядечки и язык к нёбу прилип. Махнул он рукой, крутанул назад и зашагал, спотыкаясь, прочь. Кажется, даже матерился сквозь зубы.