Виктор Баныкин - Ранняя осень

В сменщики дали мне Витальку Кошкина. Наши смехачи этого стеснительного, как девчонка, паренька, зимой лишь окончившего тракторные курсы, сразу же прозвали «Кошечкой». А он, бедняга, смущается. Ну, я ему посоветовала: «Три, парень, к носу, все пройдет!» И еще я ему, этому славному Витальке, сказала: «Работай, старайся, а на смехачей длинноязыких не обращай внимания. Погогочут да и перестанут!» Между прочим, с Виталькой у меня столько хлопот было! Он там пашет, а я переживаю: ладно ли у него получается? Ну точь-в-точь, как вы со мной мучились!

Но только, знаете, и у меня не все гладко получалось в ту первую мою весну в нашем новорожденном «Марсе». Как-то раз трактор засел в солончаке. Так засел, что и плуга не видно.

Звать на помощь ребят не решилась. «Совсем, думаю, со света сживут колючими насмешечками». Что делать? Отцепила плуг и давай тросом дергать. Дергала, дергала — ни в какую! Приехала в табор поздно. Отозвала в сторону Сашку лупоглазого, говорю: «Сашенька, так и так…» А у самой опять глаза намокли. Но Сашка, представьте себе, ничего. Не усмехнулся даже. «Не тужи без нужды, Крошка Марго, — тут они уже все меня стали так звать. Сама виновата: как-то проговорилась Лизавете, как меня в татем «Восходе» в шутку звали, ну и она рада стараться, всем раззвонила! — Не тужи, — продолжает Сашка, — и не горюй. Завтра за милую душу вытащим твой плужок. Не с тобой первой такое случилось». И обнимать меня лезет. Ну, я его, бесстыжего, по ручище хватила: «Не лапай, медведь! Не твое!» Сашка только усмехнулся. В общем-то, он парень товарищеский!

Вернулась к вагончику, а Лизавета на смех меня поднимает: «А где у тебя, передовая трактористка, плуг? Неужто потеряла?»

И опять я всю ночь заснуть не могла. Такая стыдобушка!

А Лизавета вредная, все больше и больше с насмешками разными ко мне стала приставать.

Я же, Артем, изо всех сил старалась. Вы мне верите, правда? Но больше нормы у меня никак не получалось. Спрашиваю парней: «На каких скоростях пашете?» Отвечают: «Когда на второй, когда на третьей». Представьте себе, и я тоже. Почему же тогда у меня так мало получается? Даже мой сменщик Виталька и то меня догнал. А Лизавета знай себе издевается: «Ты, Крошка Марго, мало каши ешь! Переходи-ка в поварихи, сразу поправишься! И времени свободного девать некуда. Заварила баланду и дуй себе в степь подснежнички любимые собирать!» Но я эту Лизавету ко всем чертям посылаю. А сама знай себе стараюсь.

Правда, цветы я слишком даже обожаю. Я всегда, как увижу на загонке подснежники, останавливаюсь и бегу к ним. У меня не хватает духу наезжать на цветы трактором. По-моему, для этого каменное сердце надо иметь.

Иной раз остановлю трактор, вскарабкаюсь на кабину. А потом встану, оглянусь вокруг… сердце так и защемит… до того-то привольно! А воздух, воздух, Артем!

Ну, а радость какая: вот лишь вчера перед тобой лежала нетронутая испокон веков земля, поросшая скудной, одичалой травой, а сейчас всюду вокруг черная ровная пашня. Борозда к борозде. И на этой земле уродится хлеб. Нужный людям хлеб. Хлеб, который в поте лица добывала и я вместе с другими. И еще бешенее колотится сердце в груди, и такая буйная радость тебя захлестывает, что хочется в этот миг обнять весь белый свет!

Как-то к нам из треста приехал агроном. В тот день на соседней со мной загонке пахал Сашка. «Ну, думаю, этому молодцу краснеть не придется. Он по две, а то и по две с половиной нормы в смену дает. А вот уж мне… мне и краснеть, и потеть придется». Посмотрел агроном на мою пахоту — глубокая, ровная, потом на Сашкину. Тот, оказывается, лишь слегка землицу царапал. Ну, а потом собрание было. Приезжий агроном Сашулю с перчиком продрал, меня же всем в пример поставил: «Хотя она, ваша Сидорина, и мала росточком, зато руки у нее золотые!» Слушаю, а сама как в огне… и радостно мне и как-то стыдно.

Ой, Артем Иванович, а ведь я, кажется, вовсю разошлась! Уж полночь, поселок наш спит, и рука моя начала каракули выводить. Буду закругляться.

Расскажу еще только о Витальке. С этим моим тихим старательным парнишечкой осенью приключилась беда. После ночной смены решил Виталька чайник на костерке подогреть. А комбинезон нечаянно утром бензином облил. Когда спичкой-то чиркнул, одежонка и вспыхнула на нем… Всю зиму Виталька пролежал в больнице. Я ему все яблоки носила (мне из дома присылали). Сейчас Виталька поправляется.

Поселок наш растет. Выстроили детясли, школу. В этом году возьмемся за клуб. Не подумайте, Артем, что у нас все как по маслу катится. Трудностей всяких ой-ей как много. И равнодушные, и черствые люди, и хапуги разные еще не перевелись. Я с такими беспощадно воюю.

В эту осень непременно поступлю в заочный техникум механизации. Я твердо решила никогда не уезжать с целины.

Лиза-Лизавета, между прочим, закрутила голову верзиле Сашке. Под Новый год справляли свадьбу. Первую молодежную свадьбу на нашем «Марсе».

Артем, когда увидите на небе Марс — с таинственной такой красниночкой, вспомните Крошку Марго. Я-то о вас все время думаю.

Напишите подробнее о своем здоровье, обо всем обо всем. И еще о Волге. Хотя я никогда не видела вашу голубоокую красавицу, но я ее полюбила. И Жигули тоже. Вы всегда о них с такой душевностью говорили.

Поправляйтесь скорее!

Артем опустил на грудь руку с письмом. Сколько раз за эту неделю читал и перечитывал он помятые листики из ученической тетради в косую линейку? Читал, перечитывал, вспоминал…

Кажется, это было в начале октября. Не ко времени ливанули дожди — косые, зыбучие. Трое суток трактористы отсиживались в щелявом вагончике, продуваемом из конца в конец гнилым, полынно-горьким ознобным ветром. Вылезали в туманно-хлюпкую мокрядь только по необходимости. В двух шагах от прочерневшего, исхлестанного дождями вагончика свободно можно было завязнуть по колено в чавкающей липкой грязище.

Доедали последние заплесневевшие ковриги двухнедельной выпечки. Кипятили мутную дождевую воду в котелке, соорудив посреди вагончика, как пещерные жители, самодельный таганок. На дрова пришлось изрубить двухъярусный топчан.

Согревались обжигающим кипятком, бурлившим белым ключом, рассказывали по очереди отчаянно веселые небывальщины.

А потом как-то вдруг в ночь раззвездило. Спелые, по кулаку, звезды усыпали весь до жути неоглядный небосвод. От пронзительно-трепетного сияния было светло даже на земле.

— На ясную погодку потянуло, мужики! — сказал, зябко ежась, угрюмо-молчаливый парень, все эти трое суток мертвецки проспавший на верхней полке.

Наутро из-за стеклянно-пустой светлоты горизонта выкатился преогромный, будто по заказу выкованный, раскаленный диск.