Виктор Баныкин - Ранняя осень

После обеда на Старый кордон заявился никем не замеченный Антипыч — скорый на ногу старик. Окинул быстрыми глазами шумливую ребячью компанию, сосчитал новенькие скворечники, в ряд выстроившиеся возле стены сарая на солнцепеке. И, довольно хмыкнув, хлопнул в ладоши.

— Перекур, мужики! — зычно прокричал Антипыч. — Сто леших в пятку, и никаких гвоздей!

Мальчишки отложили инструмент и, обгоняя друг друга, бросились к бородачу.

— Здравствуйте, Савелий Антипыч! — опережая приятелей, сказал разгоряченный Серега, щеголявший в модной красной фланелевой рубашке с закатанными по локоть рукавами. — А мы уж знатно потюкали топориками! Видите, сколько смастерили скворечен?

— Вижу! — Антипыч поворошил свою поразительно жуковую, без единой серебряной ниточки бородищу. — Вижу! — повторил он. — Добротные квартирки получат в эту весну скворушки. Маловато, якар-мар, да…

— А мы вот поднатужимся и еще десятка три отгрохаем! — выпалил очкастый парнишка с обмотанной носовым платком кистью руки. — С тесом заминка, а то бы и больше могли.

Антипыч кивнул в сторону распахнутой настежь двери сарая. Оттуда доносилось негромкое постукивание молотка.

— А кто у вас там… усердный такой? Без передыху молотит?

— Наша гусиная героиня! — сказал очкастый, сверкая из-под стекол усмешливыми глазами. — Она у нас на Октябрьскую в деревне соседней отличилась. Гусиная ферма загорелась, ну, и Нинка наша тут как тут… Иных, слышь, гусаков прямо жареными из пламени вытаскивала! По этому поводу некоторые нам все уши прожужжали!

Стоявший рядом с насмешником Серега побледнел.

— Эх, и трепач же ты, Гришуня! — бросил он презрительно в лицо очкастому. — Антипыч, не слушайте его! Вечно надо всеми зубы скалит. А Нина… А Нина, если на то пошло…

Но Сереге не дали закончить. Понимающе перемигиваясь, ребята дружно загоготали.

На выручку полюбившемуся пареньку поспешил Артем. Он поднял руку и по-командирски приказал:

— Тихо, грачата! Есть деловой разговор!

Стихли мальчишки. Лишь из сарая по-прежнему доносилось: тюк-тюк, тюк-тюк!

— Слово для сообщения имеет наш уважаемый Антипыч!

— Ур-ра! — закричали мальчишки.

— Вот тоже мне, — смутился бородач. Кашлянул в кулак. — По слабости души умственной один придурок в Александровке всегда вместо «ура» «караул» кричал. А вы вроде как наоборот. Не скажу, чтобы у нас синим огнем все горело, но и похвастаться нечем. Я имею в виду наши поредевшие за последние годы Жигулевские леса. Питомник, короче говоря, позарез надо расширять. И вся надежда на вас, ребятушки. Мы уж с Артемом договорились… согласовали и утрясли и в райкоме, и обратно же в роно. Летнюю производственную практику вы все будете у нас тут проходить. Но еще до лета, мои ласковые, у нас по самые ноздри разных хлопот. Выручайте!

— Выручим, Савелий Антипыч! — пробасил кто-то из мальчишек.

А через минуту-другую все пристроились на корточках вокруг Антипыча, восседавшего на пенечке.

Туканье в сарайчике вскоре прекратилось. Артем, сидевший позади мальчишек на чурбаке, покосился в сторону раскрытой двери. У косяка стояла разрумянившаяся Нина, перекинув на грудь тугую русую косу. Слушая Антипыча, она теребила пальчиками мохорок сиреневого банта.

И еще один человек не спускал с Нины своего взгляда. Это был, конечно, Серега. В эти вот последние горячие мартовские денечки лицо его щедро усыпали крупные, точно гречневая крупа, веснушки. Но они — не странно ли? — ничуть не портили Серегу. Даже наоборот. Сейчас его лицо казалось загорелым, волевым и… и таким, простым, добродушным.

Удивительное время — русская весна! «Весна да осень — на дню погод восемь» — говорит народная пословица. В этом году такая вот и была в Жигулях весна: переменчивая, капризная, но по-своему пленительная, радостная, наотмашь горячая!

Ранним утром завьюжило, косо летел сырой снег, хороводом кружились по поляне белесые косматые вихри, то и дело скрывая от глаз туманно-синие сосновые потемки, лишь вчера похвалявшиеся сочной, как бы умытой, пронзительной зеленью.

«Вот тебе и тридцатое марта, вот тебе и «Алексей с гор вода»! — думалось с тихой грустью. — Как бы еще мороз не ударил!»

А часика через три утихомирилась непогодь, зазвенела лесная капель. И по свежему, но такому ненадежному снежку, залепившему на поляне вчерашние проталины, стремительно полетели продымленные тени облаков. И уж кое-где в самой выси ветошь расползалась вкривь и вкось, и показалась приголубевшая теплынь милого сердцу неба. А еще через какой-то час и солнце выглянуло и так брызнуло вокруг светом, что только знай глаза береги. И началась потеха, заиграла весна красным солнцем! Запели голосистые ручьи, залоснились мокрядью сосновые стволы, осел, заморщился утрешний снег.

В такую пору разве усидишь дома?

И Артем с Игошкой торопили-поторапливали Степку, совсем сбившуюся с кругу.

— Потерпите, последнюю пуговицу пришиваю, — проговорила весело Степка, не поднимая головы от Игошкиной шубейки.

Умытый, причесанный Игошка стоял у подтопка на табурете и, крепко обхватив ручонкой Артемову шею, совал ногу в подставленный валенок с надетой на него новой калошей, пахнущей резиной.

— Готово уже! Готово! — сказал нетерпеливо Игошка. — Теперь давай пусти меня на пол… Пусти, я сам спрыгну!

— Где же готово? А про второй валенок забыл? — добродушно проворчал Артем. — Мы его кому — волку отдадим?

Васильковые Игошкины глаза недоуменно округлились.

— И-и, — протянул он, трубочкой сложив губы. — Я не забыл, а только так, понарошке.

— Понарошке? Выходит, ты у нас хитрый Митрий?

Запрыгал козликом Игошка, завизжал на всю избу:

— Тетя Степа, я хитрый Митрий! Вот кто я!

— Тише, непутевый! — испугался Артем. — Свалишься с табурета!

А Игошка знай себе прыгает.

— Хитрый Митрий! Путевый-распутевый!

Пришлось снимать мальца с табурета. Тут и Степка подошла с шубейкой.

— Тетя Степа, — шепотом сказал Игошка, прислонясь губами к Степкиному уху. — Когда мы обратно придем, ты мне сказку расскажешь?

— Расскажу, — пообещала Степка. — Теперь на шею шарф, а на голову шапку… Вот и славно. Очередь за шубкой… Артем, ну что ты уставился? Иди одевайся. Мы с Игоней уже готовы!

Заторопился Артем. Припадая на левую ногу, затопал к вешалке, громыхая на всю избу подошвами солдатских — не знающих износа — сапог, столько лет месивших целинную грязь.

Степка вышла на крыльцо провожать своих «мужичков». И столько посыпалось наказов, столько наказов, будто они не на прогулку в лесок собрались, а в дальнюю трудную дороженьку!

— Ноги не промочите! — кричала Степка вслед Игошке и Артему, пятнавшим поляну четкими следами, тотчас прозрачно синевшими. — Артем, гляди в оба… как бы он, глупый, сосульку в рот не засунул. И далеко не шатайтесь, еще провалитесь в буерак!