Виктор Баныкин - Ранняя осень

А спустя недели полторы в Жигульцах случилась большая беда. Сорвавшимся со сруба последним, верхним бревном был насмерть убит Аксиньин муж — бессловесный, не приметный ничем человек — и тяжело зашиблена Артемова мать. Мать пролежала в больнице около месяца, но лучше ей не стало. Она просила лишь об одном: «Отвезите меня домой, дома мне, я знаю, полегчает».

Через два месяца матери не стало.

На тетку Аксинью, невозмутимо-спокойную и властную, приехавшую в Тайнинку на похороны сестры, ни отец, ни Артем не могли смотреть без душевного содрогания. Вот с тех-то пор Артем и не встречался ни разу со своей на удивленье неистребимой временем теткой.

А она, прочно утвердившись на застонавшем табурете, не теряла зря времени. Колючим, цепким, осудительным взглядом ощупывая все, что попадалось на глаза, с притворным вздохом процедила:

— Чтой-то, племянничек, не узрела… не узрела чтой-то богатствий, тобой привезенных.

— Богатствий? — удивился Артем. — Каких это?

— Неужели ты зазря спину гнул на этих, прости меня, владычица, пустопорожних землях? — Аксинья всплеснула руками. — Выходит, ты, касатик, за спасибочко болезню там себе неизлечимую нажил! Кому ты, калека ледащий, теперь такой-то нужен?

Артему вдруг стало жарко. Он откинул с груди, заходившей ходуном, одеяло. И мельком подумал, не без отвращения глядя на корявые, прямо-таки железные теткины руки: «А такие лапы, не дрогнув, задушат кого угодно».

— Что же ты молчишь, касатик родненький? — уже сладненько пропела гостья. — А я так рвалась к тебе, так рвалась! На попутной машине с Миколкой примыкалась. Сыночек-то меня будет ждать у магазину… дочке пьянину покупает. — Совиные глаза Аксиньи снова умильно замаслились. — У этого моего Миколки… чай, не забыл брата? Это ему тогда мы дом-то ставили… не дом, скажу тебе, а полная сахарная чаша. По коврам ходють, даром что не велика должность зоотехника.

И Аксинья выжидательно поджала жесткие землистые губы.

«Даже не верится, чтобы мать и эта… карга были от одних родителей, — думал в это время Артем, совсем не зная, как ему дальше продолжать разговор с теткой. Да и стоило ли вести его? — Они всю жизнь были разные: ненасытно жадная, жестокосердная Аксинья и веселая, добрая мать. Родные сестры — чужие друг другу люди».

Артем подавил вздох.

— Не думай себе: бесчувственная тетка! — закачала головой Аксинья. — Разве не понимаю: близок локоть у молодца, да не достанешь. Теперь бы, поди, на аркане тебя, племянничек, не затащили в худые те земли. Вот умные люди, учись, никогда не рвутся… ни туда, ни на стройки разные надрывные. Эх-хе-хе, горюшко ты мое! И кто, спроси, во всем виноватый? Да бестолковый твой голодранец, отец. Аринушка, кровинка родная, всю жизнь с ним бедовала, и ты вот тож… некому было образумить, научить парня копеечку к копеечке сколачивать.

— Верно, некому, — в тон тетке жалостливо протянул Артем, пряча под приопущенными веками озорно блеснувшие глаза.

— Чай, вот сердце бы вынула да тебе, племянничек, отдала, — захныкала Аксинья, поднося к сухим глазам кулак. — И как теперь жить-то собираешься, горемыка? — Она наклонилась слегка вперед. — И эта, приживалка-то… и надо ж было ему, бестолковому твоему отцу, хомут на шею вещать! Об этой трещотке толкую… твоей нареченной сестрице. Как она, не забрюхатела еще? Хе-хе-хе… дело у обоих у вас молодое. Ноги, мне сказывали, не ходють у тебя. Ноги-то ногами, а кровь-то, кровь свое берет.

— За Степаниду не советую тужить, тетушка. Девушка она честная, — спокойно, необыкновенно спокойно проговорил Артем. — А насчет моих ног… набрехали вам. Ходят ноги. Это я на днях простыл малость.

И Артем, сбросив с себя одеяло, молодцевато приподнялся и сразу опустил ноги в стоявшие у кровати валяные коты. А потом встал, слегка опираясь на палку.

Аксинья вытаращила свои немигающие совиные глаза. Высокий, статный стоял перед ней парень, которому так впору был этот синий лыжный костюм.

— А мне баяли, — забормотала было Аксинья, как-то поспешно поднимаясь с табурета и на всякий случай пятясь от Артема, будто от привидения, — баяли…

Поперхнувшись, замолчала.

— И насчет богатства… ты тоже маху дала, — все так же спокойно сказал Артем, слегка наступая на опешившую совсем гостью. — Какой же дурак выставляет свои богатства напоказ?

— Дело калякаешь, дело, — приходя в себя, запела Аксинья. — Где ж оно у тебя, кровинка родная, богатство-то? Уж не клад ли ты в басурманских землях сыскал?

— Не без этого, — продолжал невозмутимо Артем, опять наступая на тетку и с каждым шагом все ближе и ближе тесня ее к порогу. — А иначе зачем бы я туда поехал?

— И-и, Артемушка, племянничек мой бесценный, — совсем гнусаво замурлыкала старуха. — Ты уж по секрету… мне одной, только мне… И не единой больше душе… шепни, куда ты припрятал клад-то? Не дай бог, да случится с тобой беда… на этот только случай.

Стукнув об пол палкой, Артем рассмеялся.

— Шалишь, не выйдет по-твоему! Раньше сама окочуришься! И вот уж погуляю на твоих похоронах! Вот уж погуляю!

Остолбенела старуха. Выкатились из орбит немигающие, страшные очи.

— Свят, свят… окстись, окаянный, — обретая дар речи, забормотала она, хватаясь задрожавшей рукой за дверную скобу. — Кто же на поминках-то гуляет, охальник?

Артем совсем развеселился.

— Это уж смотря на чьих поминках. На твоих непременно в пляс пущусь, ржавая ты карга!

И он, взявшись руками за бока, притопнул лихо. Притопнул раз, другой и третий.

Когда же Артем перестал притопывать, тетки Аксиньи и след простыл. Переводя с трудом дух, он вытер рукой с побелевшего лица градом катившийся пот.

«Ничего страшного… чуток погодя отпустит, — сказал себе Артем в утешенье, все еще не двигаясь с места. — Зато душу отвел! И от этой карги… отделался здорово!»

Давно дырявый сараишко на Старом кордоне не оглашался таким задорным перестуком топоров, таким раскатистым смехом. Весело перекликались между собой неугомонные мальчишки. Кое-кто из них уже по-смешному басил.

Артем толкался между ребятами. Приятна была его сердцу эта веселая суетня. Одному парню он что-то покажет, другому — поправит, а третьего просто-напросто ободрит скупой похвалой.

И денек выдался на славу: насквозь солнечный, с синим, до рези в глазах синим небом и неуловимыми, но такими волнующими, будоражащими, ей-ей, шальными, колдовскими запахами.

Изредка, украдкой, Артем с веселым любопытством поглядывал на долговязую девчурку Нину — приятельницу Сереги.

Сутулясь, она стругала рубанком, как заправский столяр. И вообще она ни в чем не уступала мальчишкам из «зеленого патруля». Они работали молотками, сколачивая скворечни, и она тоже весело и споро постукивала Артемовым — удобным и легким — молоточком.