Виктор Баныкин - Ранняя осень

— Ой, ёй, ёй! Где ты зайка мой косой?

Чуть отогревшись, подумала: «Не помню даже, когда так мело. Может, еще поваляться? Да нет, не барыня, за дела надо приниматься. Мне нынче и постирать бы надо, да не стану, подожду погоды, хотя воды в сенях полная кадка. Лучше штопкой займусь. Так рвется, так носится бельишко!.. И еще карточку фенологических наблюдений следует заполнить, да к тому же и обед готовить. Вчера в Тайнинке подзапаслась мясом и хлебом. Щи сварю… Артем любил мои щи. Да и Антипыч тоже».

Тут она вспомнила про лесных птах, бедствующих в эту пору года от бескормицы. Взяв от порога веник, направилась к любимому Артемом окну. У этого окошка он просиживал часами, когда ему нездоровилось.

Распахнув форточку, Степа веником смела с корыта-кормушки невесомый снежок. А уж потом принесла эмалированную кружку с подсолнечными семенами. И увидела нахохлившуюся синицу. Ветер мотал из стороны в сторону ветку рябины под окном, точно намеревался стряхнуть крохулю в сугроб, да та держалась цепко, ожидая терпеливо корма.

— Жива, востроглазая? — обрадовалась Степа синице, высыпая в кормушку семечки. — Покличь-ка других своих подружек. Подкрепляйтесь себе на здоровье!

Осторожно прикрыв форточку, Степа замешкалась у кровати Артема. До прошлой осени на ней спал Антипыч. Вскоре после трагической смерти Артема, сраженного пулей браконьера, Антипыч овдовел, и Степа пригласила старого лесника, частенько ставшего прихварывать, перебираться на Старый кордон. Он же, Антипыч, в свою очередь уговорил Степу поступить на работу в лесничество, научил ее, души не чаявшей в природе, многим лесным премудростям, которых ни в одной книге не сыщешь.

В развилке березового сучка над кроватью удобно посиживал хитрущий, ершистый бесенок. Артема забавляла эта Степина самоделка.

В сундуке в сенях навалено чуть ли не доверху заготовок — причудливых корней и сучков, да руки до них все не доходят. У лесника столько забот и летом, и зимой, успевай лишь поворачиваться! А с осени прошлого года придумали еще нагрузку: веники и метлы заготовлять. Нашли, видите ли, доходную статью для выполнения плана.

Вздохнув, Степа перевела взгляд на узкую продолговатую рамочку. Перед Степой стояла величавая ель, упираясь макушкой в голубеющее спокойно-безоблачное по-летнему небо. Широкие лапы могучего дерева опускались до самой земли, стелясь по сочной траве. Дерево как дерево. Таких елей, наверное, видимо-невидимо в Подмосковье. Ан нет — эта ель была особенной. Где-то метрах в двух от земли, вырвавшись из колючего плена тяжелых ее лап, тянулась ввысь, к солнцу, тонюсенькая белая ниточка. Тонюсенькая березка с одной-разъединственной веточкой, — дерзко-задорной, радостно-светлой на фоне иссиня-темной хвои.

Месяца за три до того рокового дня, когда не стало Артема, из Москвы пришла бандероль. От кого бы, вы думали? От той самой Кати, заезжей гастролерши, даже года не проработавшей в поселковой библиотеке, смутившей тогда-то душевный покой ее, Степиного, Артема. Катя писала… О чем писала легкомысленная красавица? Ну, конечно, о том, что она часто вспоминает и Волгу, и Жигули, и Старый кордон. И вот посылает Артему на память этюд художника… Степа наклонилась над рамочкой. В правом нижнем углу картинки выцарапано было меленько-меленько: «П. Вьюев». Да, да, Катя так и писала: посылаю этюд художника Вьюева, знакомого ее мужа-академика (все же обвела бабенка вокруг пальца старика академика, женила его на себе!). «Дерзкая, упрямая березка, пробившаяся к свету, так напомнила мне одного стойкого человека, человека чистой души и доброты необыкновенной, что я решилась, без ведома мужа, послать славный этот этюд вам, Артем, на память о нашем столь непродолжительном, но памятном знакомстве». Последние слова из скупого в общем-то письмеца гордячки Кати Степа заучила, как стихи, наизусть.

Артему Катин подарок пришелся по душе. Он сам смастерил для картинки рамочку, сам вырезал стекло. Сетовал лишь на то, что Катя, видимо, по-прежнему все такая же легкомысленная, мимоходом обмолвилась о сыне, постреле Игошке, которого она собирается определить в интернат.

В подтопке азартно стреляли сучки.

Проворная Степа, такая рукастая, такая легкая на ногу, успевала в одно и то же время справляться с добрым десятком всяческих дел. Пока разгорались в подтопке дрова, она принесла из сеней еще пару охапок звонких полешек, откидала лопатой снег с крыльца, расчистила тропку к сараю, дала курам корму.

Готовясь пить чай, Степа вспомнила про письмо от Маргариты Сидориной. Это внушительное послание в потертом конверте вручила вчера Степе тетка Агаша перед самым ее уходом от Силантьевых.

«Выпью горячего чайку и за письмо Крошки Марго возьмусь, — сказала себе Степа, присаживаясь к столу. — Есть что-то не хочу, а чаем побалуюсь».

Она стала переписываться с трактористкой Сидориной, ученицей Артема, вскоре после обрушившейся на Старый кордон беды. К тому времени Крошка Марго, оказалось, вышла замуж за Ватрушкина — Артемова целинного друга. Будто бы — об этом как-то писала Маргарита — сосватал ее с Ватрушкиным не кто-нибудь, а сам Артем Иванович!

Опорожнив чашку, нетерпеливая Степа достала из рюкзака помявшийся конверт, снова пристроилась к столу и погрузилась в чтение письма.

«Привет тебе сердечный, Степонька, из далекого-далекого «Марса»! Ты, должно быть, решила, что напрочь забыли тебя друзья Артема Ивановича покойного (никак не могу привыкнуть к страшному тому слову). Нет, Степа, не забыли! Сама знаешь, каким капризным было прошедшее лето. С весны лили дожди без всякого расписания, потом навалилась сушь, подули-понесли горячие азиатские ветры. Ну, да чего об этом теперь плакаться? Опишу все в кратком изложении: тяжело пришлось нам, работягам, ох как тяжело! Хлебнули горюшка. Ни днем, ни ночью не знали покоя, зато урожай весь собрали, не дали погибнуть ни одному колоску.

До первого места по сдаче зерна наш совхоз чуть-чуть не дотянул, но второе занял на полном законном основании. Второе место, Степа, в области!

Смеркается. За окнами поземка гонит по улице вихри снега, качаются электрические фонари на столбах (у нас в поселке теперь все улочки электрифицированы), а на столе у меня уютно светится под лиловым абажуром лампа. Я только-только кончила заниматься. Готовлюсь к сдаче экзаменов. Учусь на третьем курсе заочного техникума.

В комнате тихо. Мой Грига спит, отвернувшись к стене. Поспать, когда нечего делать, он мастер. С ним по осени, перед самым концом уборки, представь себе, приключилась история. Областная газета даже о Ватрушкине писала. Безответный, скажу тебе, мужик, во все дыры суют моего Григу.