Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

— Жаным, здравствуй! — Впервые за последние пять лет Жаннат назвала его, как прежде, и протянула обе руки.

Он без слов обнял ее.

В парке зажглись электрические фонари. Даниель и Жаннат шли к скамейке под раскидистым дубом.

В это-то самое время и заметил их Арман. Сложное чувство обиды и стыда охватило его. И он постарался уйти из парка незамеченным.

— Не видел тебя целую вечность, — говорил между тем Даниель. — Расскажи все по порядку.

И Жаннат рассказала, как ни тяжело было ей, — рассказала все.

Выслушав горестный рассказ, Даниель взял ее за руки, чуть привлек к себе, с волнением спросил:

— Я понимаю, тебе тяжело очень… Но что же я могу поделать? Сама-то в чем видишь выход?

— Надо все-таки помочь ему, все-таки бороться за него. Если брошу — пропадет. Но я также поняла, что…

Даниелю хотелось прижать к себе Жаннат, приласкать. Но он сдержался.

— Пойдем, — предложила она. — Я рада, что мы повидались.

— Пойдем, — тихо согласился Даниель.

«Неужели же нашей любви суждено закончиться вот таким образом? — думала Жаннат. — Или? Нет, нет. Оставаться с Даниелем — значит грешить против Армана».

Как сквозь сон, до ее слуха дошли слова Даниеля:

— Я по-прежнему… Я очень люблю тебя. И это самое главное, что могу сейчас сказать.

Они оба поняли: Арман твердо стоит между ними, и ни тот, ни другой ничего не в силах предпринять, чтобы преграды этой на пути их любви не было.

«Помочь Арману…» «Помочь…» Договорились так: когда Даниель будет возвращаться в Алма-Ату, он заберет с собой и Армана. Там положит его в лечебницу.

Первый раз эта мысль осенила Армана после того, как он признал себя виновником в смерти матери. Потом об этом же подумал, когда его выгнала из дома Биби и он не знал, куда деваться. Эта мысль пришла в голову, когда выпроводил его Жаксыбай. И вот сейчас не мог отвязаться от нее, неотступной, навязчивой.

Окончательно Арман укрепился в правильности своего решения, когда в парке увидел Даниеля и Жаннат. Ему показалось: счастливее их нет сейчас никого на свете. Сердце сжалось. Что это — ревность? Возможно… Арман понял, что любит Жаннат. Любит… Но постоять за себя, постоять за нее — на это уже нет сил. Кого винить? Кому нужен он, такой? Стоит ли тогда жить?

А тут еще дома — с плачем прибежал сынишка, бросился на кровать, отвернулся к стенке…

— Что? Случилось-то что? — не отходила от него Жаннат.

И мальчишка, указывая на отца, сквозь слезы, прокричал:

— Он нас перед всеми… перед всеми опозорил! Там фотографии на улице… Под стеклом… все видят!..

Это было правдой. Наутро Арман все же пошел посмотреть на собственное изображение. Он сидел возле лужи, невдалеке от садика, рядом — пустая бутылка. Потемнело в глазах. Однако угрызение совести жгло недолго. Теперь он пил «с горя».

Однажды завернул на работу и узнал, что его еще несколько дней назад уволили. Скульптор завел в свою каморку и с глазу на глаз сказал:

— Ты, парень, не без таланта. Я уж говорил тебе. Но вместо того, чтобы заниматься делом, рубишь сук, на котором сидишь! Так что не пеняй ни на кого теперь. Виноват сам. Ну, а если одумаешься и будешь нуждаться в моей помощи — приходи…

Арман словно онемел: такого оборота он не ожидал. Верно, пил он, но в сознании прижилась мысль, что мастер с этим как-то смирился. А тут — вон как.

— Значит, выгоняете? — спросил Арман почти шепотом.

— Нет. Выгоняешь себя ты сам. Я принимал тебя даже в нарушение финансовой дисциплины. Всех уговорил — надо поддержать человека, надо помочь… В тебя поверили, а я… я и сейчас верю — не конченый ты человек, к делу нашему у тебя душа лежит. Разве я не вижу? Только главное зависит от тебя самого.

Арман — в который раз! — искренне раскаивался и осуждал себя. Чуть не плача, вышел он из мастерской и побрел по улице.

Денег, которые получил при расчете, хватило дня на два, взаймы никто не давал.

Словно побитая дворняга, через силу волоча ноги, он доплелся до дому. Закрылся в своей комнате и вот уже вторые сутки никуда не выходит. Ни сна, ни покоя. Им завладела одна-единственная мысль: «Как жить? Зачем жить?» Выхода у него нет: он сломлен, он побежден. Все презирают его и ненавидят.

И вдруг, как прозрение, — картины из детства…

Они с матерью только что переехали в дом Ергазы. Тогда тоже была вот такая дружная теплая весна. Только воспринимал он ее совсем по-другому.

Удивительно, как до подробностей он помнит один такой день.

Его приняли в пионеры. С развевающимся галстуком, сияющий, прибежал домой. Бросился к матери, с гордостью похвалился:

— Я теперь пионер!

— Поздравляю, душа моя!

Отчим, который стоял чуть в сторонке, засмеялся:

— Пионер — это хорошо. А скажи, кем будешь, когда вырастешь?

— Буду маршалом, как Рокоссовский!

Мать и вовсе расчувствовалась, горячо расцеловала сына:

— Будешь, будешь генералом и маршалом.

Вот кем стал он теперь… Алкоголиком! Пьяницей! Прожил почти тридцать лет и… Кому он теперь нужен? Никому.

— Никому не нужен! — нечаянно вырвалось у него вслух.

Жаннат в этот момент вышла на кухню. Даулет, помогая матери, расставлял пиалы на столе. Не прошло и двух минут, как из комнаты Армана послышался незнакомый хриплый голос.

Сердце Жаннат враз оборвалось. Она поняла все и выронила из рук чайник. Не обращая внимания, что обожгла кипятком ноги, бросилась в комнату мужа. Теряя сознание, упала тут же, у порога. Последнее, что увидела помутившимся взором — это окровавленное тело Армана на полу у окна.

В комнату заглянул Сакен и с ревом кинулся обратно на улицу. Тут и повстречал его Даниель. Быстрым шагом он вошел в дом. Поняв, что случилось, метнулся к телефону.

— Ах, почему же это я опоздал! — упрекал он себя, набирая номер «скорой помощи».

В этот день Даниель с отцом как раз вернулись из экспедиции в Кайракты. Кунтуар, узнав о смерти Армана, тоже сокрушался, что не смог вовремя подоспеть.

— Пьянство… — говорил Даниель. — Слишком рано он пристрастился к вину. Вот алкоголь и доконал парня.

— Не только это, — отозвался на слова сына Кунтуар. — Само пьянство было следствием многих причин. Покойная Акгуль всю жизнь дрожала над ним. Все, что ни сделает он плохого, старалась скрыть, все хорошее — преувеличить. Слепая любовь. Она никогда еще не доводила до хорошего. Умерла мать, и Арман не смог, не сумел противостоять первым же трудностям. Казалось, в вине — спасение или хотя бы облегчение страданий. Приходило привычное ощущение беззаботности… Вот в чем его трагедия.

— Да, вернись мы раньше сюда хоть на день! Я бы увез его с собой. Ведь так и решали.

— Приехал к тебе поговорить, — сказал Кунтуар, усаживаясь в мягкое кресло около массивного стола, напротив Ергазы. Тот как сидел, так и не встал, не поприветствовал старого друга.