Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

— О чем?

— Да обо всем понемногу. О жизни, о нас с тобой, об Армане…

— Любопытно. Если мы с тобою поговорим сейчас об Армане, он воскреснет, что ли?

— Зачем молоть вздор? — отрезал Кунтуар. — Ты же его отец, хоть и неродной. Даже кошка и та облизывает подброшенного ей щенка.

Ергазы рассмеялся:

— Ну, давай, давай! Выкладывай! Небось и слово «кошка» вылетело у тебя не случайно. Говорят, меня так за глаза кличут все мои недруги.

…Смерть Армана так опечалила старого археолога, что он несколько ночей не мог уснуть. Все перебирал в памяти его жизнь и пришел к выводу, что не один Арман повинен… Повинны в его гибели и некоторые друзья-товарищи. И Ергазы. Разве в том дело, кровный он тебе сын или нет? Раз вырос на твоих руках, значит — родной. Ты в первую голову и в ответе за его судьбу.

Кунтуар знал черствую натуру Ергазы. И еще тогда, когда на могиле Акгуль обращался к нему с просьбой: «Стань теперь и отцом и матерью для детей, их защитой», — уже сомневался — будет ли так? Сомнения подтвердились.

Ему стало больно и неловко за Ергазы, когда услышал, что тот чуть ли не сразу после смерти Акгуль женился. Слышал и то, что отчим отказал в крове семье Армана.

Сам Кунтуар каждое лето жил безвыездно в экспедиции, а зимой — далеко от Кайракты, в Алма-Ате. И никак не удавалось ему повидаться с Арманом, хотя очень этого хотелось.

Однажды, правда, случилось забежать к ним, но оказалось, Арман укатил с какой-то женщиной в Алма-Ату. Когда же археолог возвратился в Алма-Ату и стал разыскивать Армана, там ему сообщили — уехал обратно в Кайракты!.. Таким, как Арман, нужна была в жизни твердая рука. Кто, если не Ергазы, должен был подать ее в первую очередь?

И вот не выдержал Кунтуар, пришел к старому другу поговорить один на один. «Что тогда значу я как человек, если не напомню другу о долге, совести и чести?» — думал старый археолог.

Происшедший разговор — начало их долгой беседы…

— Да что же тут удивительного? Все говорят: повадки у тебя, что у кошки, — отвечал Кунтуар. — Только ведь и у кошки много хороших качеств.

— Конечно, кошка ловит мышей! Это, что ли, хочешь ты отнести к ее заслугам?

— Почему же только это? Кошки любят своих котят. Защищая их, готовы пожертвовать собственной жизнью. А ты спокойно наблюдал, как гибнет собственный сын, совершенно здоровый парень.

— Арман мне не сын, ты знаешь это прекрасно! — разозлился Ергазы. — Я никогда не считал его сыном, не хочу считать и сейчас, после его смерти!

— Вот в этом-то вся беда. И все же воспитывал его ты!

— Никакому он воспитанию не поддавался! Я всегда знал, что Армана исправит только могила!

— Я думаю, дело в другом: чтобы воспитывать других — самому надо быть воспитанным. Хоть раз в жизни загляни в собственное нутро. Верно ли — идти по жизни, не сделав ни одного-единственного шага, который не принес бы пользу лично тебе?

Ергазы не стерпел, перебил Кунтуара:

— Я что, должен приносить пользу лично тебе, что ли? Видно, только и осталось мне — написать за тебя кандидатскую, которую ты до старости никак не одолеешь?

— Брось юродствовать. Не написал я ни кандидатской, ни докторской. Это только моя вина. И ни на чьи плечи я ее не сваливаю. А ведь случается, и профессор, и доктор наук не скажут нужного слова в науке, не помогут решить сложную хозяйственную проблему. Но сейчас речь о другом: родительские обязанности, товарищеский долг, честь и совесть… То великодушие, без которого невозможно человеку жить на свете. Наконец, зависть.

— Наверное, я завидую тебе, несчастный! — захохотал Ергазы.

— Нет, я не несчастный! Мое счастье — это моя работа. Без настоящего дела — это действительно жалкий человек.

— Догадываюсь. Снова имеешь в виду меня! По-твоему, я человек без таланта?

— Скажу прямо. Когда-то мне казалось, что ты талантлив. Поэтому почитал тебя и ценил. Но все способности ты истратил на свою карьеру и этим обокрал себя. Да не только себя, но и тех, кто возлагал на тебя надежды.

Ергазы от волнения весь покрылся красными пятнами.

— Пусть твое сердце не болит за меня! Как-нибудь обойдусь без нравоучений! — кричал он, вскочив с места.

— Ты забыл, Ергазы, одну истину. Друг говорит правду, которая заставляет плакать, враг — ложь, вызывающую довольную улыбку. Я все еще считаю себя твоим другом. И желаю только добра.

— Послушать твои советы, так получается, что мне надо заново родиться!

— Я прощал тебе все. И советы, которые ты давал Пеилжану по поводу пасквильной статьи на меня, и старания закрыть экспедицию, обвинить меня в растрате государственных средств. Простил и твои хлопоты об отправке меня на пенсию до получения результатов работы экспедиции, и еще многое. Но смерть Армана — никогда не прощу.

В этот момент в кабинет с радостным лицом решительно вошел один из сотрудников Ергазы.

— Поздравляю вас! — обратился он к своему директору. — Только что узнал: президиум допустил к голосованию при выборах в академики две кандидатуры — Пеилжана и вас!

— Неужели обоих?!

— Да. Оказывается, в каком-то другом отделении была вакансия. Ее передали общественным наукам, а потом — и нашему институту. Утверждение президиума — это уже без пяти минут академик! Так что примите мои поздравления!

— Вот оно, что такое счастье! — воскликнул Ергазы.

Кунтуар улыбался. Да, для такого человека главное — звание.

«Ну, как себя чувствуешь, несчастный?» — глядя на Кунтуара, всем видом словно спрашивал Ергазы, а вслух сказал:

— Счастье — это достижение намеченной цели.

— Неужто счастье в том и состоит, чтобы стать членом-корреспондентом?

— Ничего! Я принимаю его и таким!

Кунтуар опять улыбнулся: «Еще бы не принять!»

Вошла новая секретарша Ергазы.

— Извините, товарищ директор, — вежливо обратилась к нему девушка. — Я не совсем поняла. Кто-то звонит по телефону. Передал, что ваша жена уехала… улетела… — Девушка смутилась. — Возьмите сами трубку…

— Она в своем уме? — возмутился Ергазы, бледнея. И непонятно было, о ком он спрашивает: о секретарше или о жене. Дрожащими руками он схватил трубку телефона: — Профессор Аюпов!

Голос с того конца провода ясно прослушивался на весь кабинет.

— Извините, — говорил хрипловато мужчина, — ваша жена улетела с одним нашим летчиком в Ленинград. И просила передать… что больше не вернется.

— Когда улетела? С кем?

— Сегодня утром. А с кем, так это теперь не все ли равно? Я исполняю только просьбу. Извините, больше ничего сказать не могу. — В аппарате раздались короткие гудки.

Некоторое время Ергазы сидел с телефонной трубкой в руках, потом стал медленно сползать с кресла на пол.

— Воды! Скорее воды! — крикнул Кунтуар секретарше. Сам бросился поддерживать Ергазы. Но тот быстро пришел в себя без посторонней помощи. Поднялся на ослабевших ногах, снова осторожно сел на свое место. Чуть живая, рядом стояла секретарша со стаканом воды.