Марк Еленин - Добрый деловой человек

В ночь с седьмого на восьмое мая Ташкент вновь пережил три грозных подземных толчка.

А девятого мая Ташкент, как и вся страна, отмечал День Победы. Тишабай затевал плов. Ануш с детьми и Базанов поехали в центр — посмотреть салют, погулять в парке, как-то развлечь мальчишек аттракционами, покормить мороженым. Туда за ними должен был приехать Юлдаш Рахимович. А после салюта все собирались на праздничный плов.

Недавние толчки не могли погасить радость большого дня: центр города был запружен людьми, и, хоть денек выдался не по-майски и не по-ташкентски прохладным, одеты все были легко, по-весеннему ярко и празднично, пестро. Фронтовики надели ордена и медали. Люди шли компаниями, пели песни военных лет, танцевали. Русская, узбекская, украинская речь и мелодии звучали отовсюду, переплетаясь самым чудесным образом. Фанерные ларьки, выстроенные вдоль улиц, бойко торговали. Пахло шашлычным дымком, бараньим салом, пылью развалин, цветами. Корейцы продавали искусно вырезанные из бумаги и пестро раскрашенные фонарики, веера, складывающихся и раскрывающихся драконов, резиновых надувных чертиков. В воздухе, над головами гуляющих, плыли красные, желтые и синие шары.

Грянул салют. Разноцветные ракеты, рассыпаясь причудливыми многоцветными букетами, осветили город. «Ура!» — кричали мальчишки.

Под ногами шуршала и поскрипывала шелуха жареных семечек.

Сыновья Ануш были в восторге. Рахимов повез всю компанию через центр, улицу Шота Руставели — на Мукими. Люди двигались густым потоком. Трамваи, автобусы и троллейбусы были переполнены. Ташкентцы торопились домой. Многие несли на плечах детей. Поток растекался на реки и ручьи, мелел, исчезал среди полутемных развалин и в палаточных городках. Центр пустел.

Сильва Нерсесовна волновалась: ушли с детьми и пропали. Ворчал старый Тиша — котел с пловом был уже накрыт, Тиша боялся, что перестоится, перепреет. Все сели за праздничный стол…

Потом мужчины вышли на открытую террасу. У соседей гуляли во дворе. Народу там было немного, но тосты раздавались поминутно, и все время звучала пластинка «В лесу прифронтовом», которую в меру своих сил и возможностей поддерживало несколько голосов. Посреди двора, над айваном, горела яркая лампочка. Ее свет, пробиваясь сквозь густую листву, казался зыбким и мертвенно-зеленым. Слабый, прохладный ветерок раскачивал лампочку, и на земле покачивались, двигались, переплетались причудливые темно-зеленые и черные тени и пестрые блики.

Базанов и Рахимов вспоминали войну, друзей и свою встречу в чебоксарском госпитале, на кухне роты выздоравливающих, за бесконечной чисткой картошки; полковника Полысалова и службиста — старшину Цацко с его вечным: «А уж тут комментариев никаких разводить мы не будем», и конец войны, который застал обоих здесь, в Ташкенте, и всю дальнейшую жизнь и все вокруг Ташкента, на долю которого выпали такие испытания уже после войны. А потом заговорили о людях — ведь люди обязательно проявляют себя именно в такие вот дни, при таких испытаниях. И некоторые не выдерживают этого испытания на право называться Человеком.

Старый Тиша, устав от готовки, подремывал и не все услышал из того, о чем говорили Глеб и Юлдаш, не все понял. Но главное он почувствовал сердцем — женщины Пирадовы ощущают его дом как временное пристанище. И тогда он встрепенулся и сказал: не нужны ему дом и сад, полученные благодаря помощи Галеба. Он с радостью и облегчением отдаст все это женщинам Пирадовым — пусть Галеб возьмет его с собой в Кызылкумы, не хочет он больше жить один, хочет жить со своим сыном и, когда придет день расставания, хочет, чтобы Галеб, заменивший ему сына, закрыл его глаза и похоронил его по обряду, которого достоин старый боец гражданской войны.

Базанов обнял старика. И, стараясь ни словом, ни интонацией не обидеть Тишабая, рассудительно и дипломатично стал объяснять ему, как благороден его порыв, но нельзя бросать женщин одних, когда землетрясение продолжается, а Глеб должен уехать. И Юлдаш-ака должен будет скоро уехать: на раскопе вот-вот начнется полевой сезон, организована экспедиция, отпущены деньги. К тому же в Солнечном у Глеба пока нет квартиры. Для старого человека жизнь там еще трудная. Надо подождать полгода, самое большое — год. Как только Глеб получит квартиру, он обязательно вызовет старика. Да что вызовет! — сам за ним приедет. Пусть Тишабай-ата наберется терпения, подождет немного.

— Как же! — сказал старик. — Ты себе квартиру последним в городе возьмешь! Увидишь это, Юлдаш. И слова мои вспомнишь, если я не доживу, и ему их тогда скажешь! — он обиделся и ушел в дом.

Базанов остался с Рахимовым. Впервые за много лет они были свободны и могли спокойно поговорить друг с другом. И соседи за забором угомонились. Улица погрузилась в тишину. Тишина казалась чуткой, настороженной. Может быть, от усилившегося вдруг прохладного ветра, который сильнее и сильнее раскачивал лампочку среди зелени, от бело-зеленых пятен, что метались по земле.

Глеб рассказывал о Солнечном, о себе и Богине, о том, что очень скучает по геологии, дальним маршрутам, канавам и шурфам, нащупывающим месторождение, которое ускользает, точно сом под корягами и в придонном иле.

Рахимов продолжал раскопки Афросиаба. Этот древнейший самаркандский памятник, этот пригород отдал ему не одну свою тайну, не один клад. Но теперь Юлдаша интересовали не золото и изумруды, не жизнь прежних правителей, не расположение их дворцов. Он наткнулся на гончарную мастерскую. На вес золота ценились изделия афросиабских мастеров, секрет производства их удивительных, не меркнущих на солнце цветных керамических плиток притягивал не одно поколение исследователей. Рахимов раскрыл тайну производства знаменитой керамики. Была найдена глина, подготовленная к формовке. И чаши из нее, готовые к обжигу. И уже обожженные изделия из поливной орнаментированной искусно керамики. Один из его сотрудников натолкнулся на большие кувшины с остатками состава, которым безвестные умельцы покрывали изделия. За исследования взялись химики и криминалисты. У них, конечно, еще много дел, но можно сказать — археологи подвели их вплотную к раскрытию этого секрета. А раскроют, и строители узнают об этом одними из первых, — Рахимов обещал проследить, чтоб об интересах базановского города не забыли.

Поговорили о будущем города. И о будущем вообще, о том, что одно поколение оставляет для другого, о том, что вообще остается от человека на земле. От одних — улицы и пароходы. От других — только надпись на могильной плите. От третьих — ничего, как после авиационной катастрофы. Неизвестный солдат, неизвестный строитель, неизвестный моряк…