Марк Еленин - Добрый деловой человек

— Путь долгий, — неопределенно отозвался шофер.

Поехали молча, думая каждый о своем. И Глеб поймал себя на мысли: они думали, вероятно, об одном и том же…

В прошлую субботу профком управления строительства решил провести День здоровья и организовал массовую вылазку на лоно природы, в район будущей зоны отдыха, к пресловутому Кичик-кишлаку, из-за которого и начал «гореть» светлой памяти Матвей Васильевич Шемякин. Здесь, в будущем «шемякинском заповеднике» (название этой местности, данное неизвестно кем, привилось, получило «права гражданства» среди строителей), была построена большая уютная чайхана, спортивные площадки и собрано несколько щитовых домиков.

Недалеко проходила дорога на Бешагач и была остановка рейсового автобуса. Зона отдыха еще не оправдывала полностью своего назначения, но чайхана, укрытая несколькими деревьями, уже завоевывала популярность у жителей города. Плов здесь варили очень вкусный, чай заваривали крепко, а расторопный заведующий Умарбек догадливо соединял в себе прошлое и современность. Тюбетейка ловко сидела на его по моде подстриженной голове. В синие выцветшие джинсы, туго обтягивающие бедра, он заправлял белую полотняную рубаху с открытой грудью, а цветастый бельбог заменил полагавшийся к джинсам широкий кожаный пояс. Специально для стариков и людей пожилых у него на айване висело несколько клеток с медноголосыми, звонкими перепелками, а для молодежи Умарбек включал магнитофон, если у гостей не оказывалось своей музыки. Иные работники общепита строительства уже поняли: им придется трудно в соревновании с этой чайханой.

И вот добрая сотня людей собралась здесь. Всего было в изобилии. Но единственный и неповторимый свой плов, свой «ош», Умарбек взялся приготовить сам — каждый отведавший его плова утверждал, что лучше Умарбека никто в Узбекистане, Таджикистане и Туркмении не умеет его делать.

И уже под вечер, когда застывал в ярких лаганах недоеденный плов — царь пиршества, а в чайниках загустел крепко заваренный чай, откуда-то взялось это слово — «тюльпаны». Кому первому пришла в голову подобная мысль, Глеб не помнил теперь. Феликсу Глонти? Азизяну? Зое Бакулевой? Богину? Надежде Витальевне Красной? Какая, в сущности, разница?! Именно в эту минуту Глеб почувствовал себя молодым и легкомысленным. Какое-то лихое веселье захлестнуло его. Мгновенным взглядом отыскав в толпе Морозову, он подбежал и потянул ее в сторону.

Наталья Петровна не сразу поняла, в чем дело, но, ни о чем не спрашивая и не сопротивляясь, со счастливой безропотностью подчинилась Глебу. Они быстро уходили в сторону от медленно разбредавшихся по степи людей. И этот торопливый шаг — молча, с крепко сжатыми ладонями — волновал их так же сильно, как объятие. Они не останавливались. Не сговариваясь, продлевали ощущение полного счастья быть вдвоем в огромном готовом вот-вот заснуть мире. Они продолжали быстро идти рядом, то и дело сталкиваясь плечами на узкой тропе, и каждый раз от этого ощущали особенно сильный удар сердца. Они не разняли рук до тех пор, пока не кончилась тропа, пока не увидели, что это уже не трава под ногами, а темные луковки плотно сжатых лепестков тюльпанов.

Чем дальше, тем цветов было больше. Цветы казались темными, много темнее продолговатых, резиновой плотности листьев и высоких крепких стеблей.

Глеб и Наташа сели, усталые. И все вокруг исчезло, весь мир исчез, чтобы выразить себя только в ее глазах.

Солнце уже уходило за холмы, за огромный, кроваво-красный луг. Сотни, тысячи, может, миллионы раскрытых цветов усеяли землю. Глебу не однажды приходилось видеть цветение тюльпанов в степи — краткое, но удивительное, неповторимое весеннее зрелище. Но сегодня все было по-особому, даже это огромное поле тюльпанов.

А когда он обернулся, Наташа по-младенчески крепко спала. Так сон может свалить только ребенка — сразу, в разгаре игры, на половине счастливого крика. Глеб хотел разбудить ее, подумав о холодной земле, но потом, бесшабашно решив вдруг, что в такой день ничего плохого случиться не может, стал всматриваться в ее лицо.

Спящая Наташа казалась старше, чем обычно, но добрей, незащищенней. Женщина, умеющая постоять за себя, не привыкшая прятаться за чью-нибудь спину — такой знали Наташу все. А иной — не столь решительной, уставшей («Вон морщинки у глаз не разгладились даже во сне, два седых волоска, они совсем не видны в белокурой копне») — увидел ее только он. Глеб отвернулся, чтобы не разбудить ее взглядом, сцепил руки на коленях и задумался.

«Женщина в тюльпанах»… Так могла бы называться картина, написанная хорошим художником… А еще, вероятно, такая картина могла бы называться и проще — «Счастье». Ведь именно таким и приходит к людям счастье… И тут же Глеб привычно подумал о том, что будет еще короткое свободное завтра, а послезавтра начнется опять новая рабочая неделя и будет она, как и все прошедшие, полна неотложных дел и забот, поездок по пустыне, встреч с людьми и осмотра готовящихся к сдаче объектов. И, конечно, неусыпного контроля за Богиным, «выпрямления» стиля его руководства…

Наташа проснулась минут через десять — пятнадцать и непонимающе огляделась по сторонам, смущенно улыбнулась чуть распухшими после сна губами.

— Неужели я задремала? — спросила она.

— На одну минуту, — кивнул Глеб.

— Среди тюльпанной красоты? Какой позор! Идемте же, Глеб Семенович. А где все? Уехали?

— Да, все давно уехали. Я сторожу вас, и мы вдвоем на целой планете, — пошутил он. Вышло грустно. И чтобы скрыть эту грусть, вырвавшуюся непроизвольно, Глеб тоже поспешно поднялся и сказал беспечно: — Идемте Наталья Петровна. Я отведу вас к человечеству.

Солнце село. Темнело небо над Мурунтауской грядой. Морозова поеживалась от вечернего холодка, Глеб снял с головы Наташи застрявший в ее пушистых золотых волосах красный лепесток и пошел вперед, показывая ей направление…

В перерыве между заседаниями первого дня пленума обкома Лазиз Сафаров сам подошел к Базанову, обнял его за плечи, повел в сторонку, говоря:

— Слышал про твои бои, — и улыбнулся хитро, показывая, что ему известно все.

— Хорошо, что слышал, оперативно, значит, доложили.

— А ты не удивляйся: у меня отдел промышленности хорошо работает. — Лазиз еще раз хитро улыбнулся. — Скрывать нечего, принципиально себя вел, по-партийному. Главное, конечно, Богин. Я следил, не вмешивался: как узнал, что он предложил тебе чемодан паковать, подумал, прилетишь ко мне. А ты не прилетел. И зачем? Все правильно делал. Зачем «вай-дод» сразу в областном масштабе кричать? Зачем «караул» — когда в своем партколлективе разобраться можно и самим правильную оценку событиям дать. Теперь вижу: начинает получаться из тебя партийный работник. Это я тебе не как Сафаров, твой знакомый, говорю, как секретарь говорю. В таких боях проявляется партийность не одного человека — всего коллектива. Только ты, слушай, не зазнавайся.