Марк Еленин - Добрый деловой человек

— Волшебник — старый человек, — сказал Глеб. — Но одно желание у него очень сильно. И если бы вы разрешили…

— Что? — нетерпеливо и, как показалось ему, чуть раздосадованно перебила она. — Что разрешили?

— Прийти к вам домой. Мне очень хочется познакомиться с Антошкой, с вашей мамой, когда они приедут.

— Глеб, — сказала она останавливаясь, поворачивая и приближая к нему лицо, будто желая рассмотреть его в упор.

У него слегка закружилась голова. И тут же откуда-то с черного бархатного неба понесся высокий вибрирующий звук — похоже, с желто-голубой горошины — звезды, пульсирующей над их головами. Глеб почувствовал, что, как радар, принимает эти таинственные сигналы. Они усиливались, учащались, проходя через его грудь. Его сердце забилось торопливо и глухо. И тут Глеб понял, осознал, что все это у него было. Уже было — тогда, в пустынном Кара-Таше с Асей, двадцать лет назад — и никогда не повторялось, а теперь почему-то повторяется, хотя могила Аси на Памире, а здесь рядом с ним другая женщина, совсем другая. Он еще успел удивиться, почему это ни разу за прошедшие годы не возникал такой высокий вибрирующий звук, от которого кружилась голова, ведь обнимал же он иногда женщин; и уже поднял руки и положил их на плечи Натальи Петровны, но в следующий момент понял, что не сможет ни обнять, ни поцеловать ее именно потому, что был и этот вибрирующий звук, и сладкое ощущение, и головокружение — все было теперь так, как тогда. А то не могло, не имело права повторяться. Новое не должно было повторять ТО.

— Я понимаю, — сказала она глухо, с отчаянием в голосе. — Ты не хочешь, — и прижалась лбом к его груди, а потом ткнулась головой в его грудь несколько раз. — Так мне и надо. Так мне и надо: все было слишком хорошо сегодня. Прости… Прости… Прости.

— Нет, вы не понимаете, — успокаивая ее, он коснулся ее волос, ощутил ладонью их нежную шелковистость, сказал: — Все слишком сложно для меня.

— Память о прошлом не должна мешать людям.

Она посмотрела ему в глаза, и Глеб поразился, каким образом передались ей его мысли. Поразился и обрадовался, словно ее слова прощали его перед Асей, освобождали от каких-то вечных заклятий и не произносившихся никогда обязательств.

— Пусть остается с нами память, — повторила она. — Все равно тут мы бессильны и всегда проигрываем потому, что хуже тех, кто ушел из жизни и кого мы не можем забыть. Ничего не сделаешь. Но разве я виновата, что встретила тебя так поздно? И разве ты виноват, что старше меня? Не надо сейчас больше ни о чем, — она освободилась из его рук и пошла по аллее.

Глеб догнал ее и обнял. И так недвижимо и молча они постояли некоторое время. Глебу казалось, они тихо качаются на волне или кружатся на медленной карусели. И опять он поймал себя на мысли, что ему хорошо, но что точно так уже было, было с Асей. Ощущение было стойким, не проходило, не оставляло его. «Мистика какая-то, — мелькнула мысль. — Обнимать одну женщину, а думать о другой».

— Но ты-то, ты-то? Не можешь забыть ее?

— Я одинок. Я понимаю, что очень одинок. Раньше не понимал, а теперь понимаю.

— Это, наверное, хорошо, что мы одиноки.

— Но я старый.

— Ты лучше всех.

— У меня угрюмый, мрачный характер.

— Пусть!

— И психология холостяка.

— Пусть!

— Влюблюсь, что будешь делать? Я требовательный. Или все, или ничего.

— Пусть тебе будет все. И дай я тебя поцелую…

Все быстрее и быстрее раскручивалась карусель. Все выше вздымались невидимые волны. Большая красная звезда чертила линию над горизонтом. Нарастал непонятный шум. Мчалась вниз по склону снежная лавина, захватывая, вбирая в себя все, что встречалось ей на пути. И Глеб не то крутился, не то летел, не то падал. И вдруг все остановилось, стало тихо.

— О… Глеб, — сказала Наташа.

Гостиничный номер был длинным и узким, как пенал. Окно выходило во двор, заставленный железными кроватями, — на них в дни «пик» спали командированные. Из окна доносился резкий запах каких-то цветов.

От голубого полудиска луны в комнате казалось почти светло, хотя глубокие черные тени скрадывали очертания одних предметов и придавали фантастические очертания другим.

— …Не говори ничего, — попросила она.

— Не буду, — ответил он.

— Буду я говорить.

— Говори.

— Только ты не улыбайся.

— Хорошо.

— Я дура.

— Ты?

— Молчи! Я верила, что сказка, в которую ты меня окунул, не могла закончиться так просто. Совещанием по железобетону, скажем. Или тем, что мы пожали бы друг другу руки и разошлись в разные стороны. Я люблю тебя, Глеб. И все мечтала: встречу. Сажусь на самолет, а рядом — ты. Иду по Ленинграду — ты. Открываю дверь комнаты, а там — ты. И чтоб мы были одни. Понимаешь?.. Молчи! И вот я тебя встретила в этом странном городе. Одно это было счастьем. Но потом был день и был вечер, и счастье, огромное, как ком, упало на меня. Думала, не выстою, не выдержу: нельзя же людям столько счастья сразу. Оказалось, живу, уцелела. Я так благодарна тебе. Молчи!.. Мне трудно все это сказать тебе. Так несовременно говорить об этом. Но я скажу, а ты слушай. Я — как влюбленная девчонка — готова на все. Прятаться, бегать тайком к тебе по ночам, назначать свидания хоть на островах Фиджи и прилетать туда без опоздания.

— Ну почему нам надо прятаться? Разве мы обманываем кого-нибудь, делаем что-то постыдное, Наташа?

— Нет, нет! — горячо и убежденно сказала она. — Нет, не на стройке! Это осложнит отношения, твою работу.

— О чем ты говоришь?! Я тебя люблю. Ты нужна мне.

— Хочешь, чтоб все видели? Впрочем, мне-то все равно, пожалуйста.

— Чтоб что́ все видели?

— Что мы вместе, что я твоя любовница.

— Почему не жена?

— Не надо так, Глеб. Мне этого не надо, самое честное слово, поверь.

— Но мне это надо, Наташа.

— Не будем торопиться, родной. Я суеверная. Ты станешь жалеть потом — завтра, послезавтра и каждый день. Зачем? А я хочу, чтоб у нас все было светло, радостно — как сегодня.

— Ты меня не знаешь.

— И ты меня мало знаешь. Я боюсь. Самое страшное — потерять тебя. Я теперь не смогу без тебя никогда.

— И я не смогу. Но почему ты лишаешь меня права голоса и права на поступки? Полчаса слышу: я, я, я.

— А хотел бы?..

— Мы, мы, мы.

— Не надо больше об этом, прошу тебя.

Помолчали. Луна уползла в сторону, и гостиничный номер погрузился в темноту.

— Сколько сейчас? — спросила она и поспешно добавила: — Только не зажигай свет!

— Четверть двенадцатого. А почему ты спросила?

— Уже больше часа как я должна быть в воздухе.

— Завтра утром поедем вместе, — сказал он. — И завтра же я скажу всем, что ты моя жена.

— Нет, нет. Подожди хоть месяц! — крикнула она.

— И весь месяц мы не будем вместе? Или станем прятаться по темным углам?