Уткур Хашимов - Дела земные

А мать пристально поглядела на цыганку, и вдруг лицо ее прояснилось.

— Ой, да ведь это Ача-хола! — сказала она, обрадовавшись так, будто увидела сестру родную. — Добро пожаловать, милая.

Она хотела было подойти к цыганке, но я схватил ее за руку и потянул назад.

— Не ходите! — выдавил я сквозь слезы.

— Не бойся, дурачок, это же тетушка Ача! — Мама сбежала с айвана во двор и, обнявшись, поздоровалась с цыганкой.

А наша собачонка все продолжала лаять и носилась вокруг цыганки.

— Пойдемте, ну пойдемте же в дом, — сказала мама, направляясь к айвану.

— По мне, так лучше здесь!

Цыганка скинула хурджун на землю, поставила его под тенью миндаля и уселась на него. Разгоряченная быстрой ходьбой, она стала, обмахиваться, как веером, воротом своего длинного платья, на шее ее мелькнули бусы в два ряда. Увидев в ее ушах золотые серьги, я почему-то подумал: «Наверное, украла». И еще больше испугался. Сейчас начнется. Как говорили мои старшие братья, сейчас начнет гадать, заговорит-заговорит, а потом всех передушит.

— Ма-а-ма! — закричал я.

Цыганка даже не взглянула на меня. Широко раскинула в молитвенном жесте свои смуглые руки.

— Аминь! Дай бог, чтобы в этой семье были только свадьбы. О аллах, покарай всех врагов этого очага!

Мать тоже опустилась на колени и повторяла за ней молитву.

Вероятно, мой старший брат оповестил соседей, и через несколько минут к нам пришла Хаджи-буви и молодая женщина Хайри-апа [38] Апа — старшая сестра, обращение к женщине старшей по возрасту. , которая жила через три дома от нас.

— В доме твоем враг, — сказала цыганка нараспев. — Вра-аг!

Меня снова обуял страх. Но мать почему-то оставалась спокойной.

— Что здесь врагу-то делать, тетушка, — сказала она тихо. — О брате своем тревожусь я. Все думаю о нем и мучаюсь по ночам. Все возвращаются, а брата моего бедного нет и нет.

Мать часто вспоминала своего старшего брата, ушедшего на войну; отца моего не взяли на фронт из-за болезни. Через каждые два слова вспоминала мать о своем брате и плакала. И сейчас вот она заговорила прежде всего о нем. Я понял: ей хочется, чтобы цыганка погадала ей.

— Иди, сынок, поиграй, — сказала мама. Но я, словно завороженный, не мог сдвинуться с места.

Цыганка неторопливо сунула руку в хурджун, вынула какой-то грязный узелок. Хаджи-буви и Хайри-апа молча опустились на колени возле матери.

— Тетушка Ача всегда верно гадает, — сказала мать, хвалясь соседкам. — Я много раз проверяла это.

Тетушка Ача не обратила на эти слова никакого внимания. Черными пальцами она развязала узелок и достала из него пригоршню камешков. Они были похожи на те маленькие камешки, которыми соседские девочки пользовались в своих играх. Только у цыганки они были разноцветные: белые, черные, серые… Разделив камешки на кучки, она закрыла глаза и начала что-то бормотать. Ее сомкнутые ресницы дрожали, и при этом казалось, что темная родинка на ее лице тоже вздрагивала. Теперь к моему страху добавился какой-то интерес, и я глядел на нее разинув рот. Все мы окаменели, словно в ожидании чуда. Словно сейчас должно произойти что-то необыкновенное.

— Жив твой брат! — внезапно проговорила цыганка. Тыльной стороной ладони она дотронулась до камешков, и они рассыпались в разные стороны. Белый камешек подкатился прямо к ногам матери.

— Вернется он! — сказала тетушка Ача, пристально глядя в глаза матери. — Он уже в пути-и!

— Да паду я жертвой ваших прекрасных слов, тетушка. — Мать вскочила с места и кинулась в дом. В нашем хозяйстве была одна блестящая ложка. Мать хвасталась, будто она серебряная. — Вот возьмите пока это. Вернется брат живым-здоровым, я вас с головы до ног одену.

Она протянула ложку тетушке Аче. Я ожидал, что цыганка поспешно спрячет ложку в хурджун. Но та не спешила. Отложила ее в сторону и обратила свой взгляд к Хаджи-буви.

— А я своего сыночка увижу ли? — спросила Хаджи-буви дрожащим голосом. — Увидеть бы мне только единственного, а потом можно и помереть, нет у меня другого желания.

На этот раз цыганка долго рылась в кармане безрукавки. Затем извлекла оттуда шестигранный камешек величиной с орех.

— Это мухра — таинственный камень, — прошептала мама.

А цыганка, будто не слышит ничего, долго вертит камешек в руке. Смуглая рука ее еле заметно вздрагивает, а глаза уставились не мигая на камешек, испещренный множеством каких-то линий. При этом цыганка шепчет что-то беспрестанно.

— Сыну твоему путь загорожен! — сказала она наконец.

В глазах Хаджи-буви, в вечно грустных ее глазах словно вспыхнул огонек.

— Да жив ли он? — она с мольбой потянулась к цыганке. — Три года уж не знаю, жив или нет. Жив он?

— Жив! Жив твой сын. Жди. Только долго будешь ждать.

Все это время Хайри-апа, сидевшая затаив дыхание, видимо, больше не в силах терпеть, воскликнула:

— А мой Аскар-ака? Когда вернется Аскар-ака? Милая тетушка, скажите! Что стало с Аскаром-ака? Получила одно письмо из госпиталя, и больше нет вестей. Умоляю, скажите…

Цыганка и на нее поглядела испытующим взглядом и, все так же неторопливо порывшись в хурджуне, вынула небольшое зеркальце.

— Держи! — сказала она, протягивая зеркальце Хайри-апа. — Гляди в него!

Хайри-апа застыла на коленях, пристально вглядываясь в зеркальце. А цыганка вынула еще одно зеркальце.

— Сколько лет? — спросила она твердо.

— Аскару-ака? — Хайри-апа внезапно вздрогнула, словно пробудившись ото сна, и взглянула на цыганку. — Двадцать два. Если… Если… — Она хотела что-то сказать, но запнулась. — Двадцать два, — повторила она поспешно. — Двадцать два исполнилось. — Она на минутку умолкла и тихо добавила: — Ушел на фронт, когда не прошло и сорока дней после нашей свадьбы…

Цыганка, покачивая головой, уставилась в зеркальце, которое держала в руке, и опять забормотала что-то. Хайри-апа напряженно смотрела в зеркальце, будто сейчас откроется какая-то истина. Наконец цыганка подолом платья вытерла зеркальце и снова спрятала его.

— Что? — прошептала Хайри-апа. — Что? Аскар-ака мой…

— Жив… — Тетушка Ача, не глядя на нее, взяла у нее из рук зеркальце. — Показался он в зеркале. Болен он.

— Когда, когда, я увижу его? — Хайри-апа схватила тетушку Ачу за руку. — Когда он вернется?

Тетушка Ача задумалась:

— Дорогу я видела в зеркале, дорогу! Вернется муж твой. Когда наступит полнолуние, не спи, гляди в небо. И увидишь его тогда!

— Дай вам бог долгой жизни, тетушка! — проникновенно сказала Хайри-апа. — Спасибо за добрые слова! Вернется муж, вот этот браслет будет вашим. — И, словно ей не верят, сняла с руки золотой браслет и показала его. — Аскар-ака мне другой подарит.

В тот день в доме у нас был праздник. Четыре женщины пили яблочный чай. Мама торжественно положила на стол кукурузную лепешку, которую испекла утром, Хайри-апа — толокно, а Хаджи-буви — сушеные плоды тутовника. А цыганка была гостьей.