Уткур Хашимов - Дела земные

Мать вскочила с места и поздоровалась. Ачинска сбросил шинель прямо у порога. Затем размотал шарф, и его седые редкие волосы упали на лоб.

— Как в Сибири! — сказал он, почему-то улыбаясь.

Он присел возле сандала и, отвернув край одеяла, сунул руки под столик, чтобы согреть их.

Только теперь я увидел в руках у отца небольшой баул.

Согрев руки, Ачинска стал протирать стекла пенсне.

— Иссик сув бар? — спросил он, обращаясь к матери. — Горячая вода имеется?

Мать побежала подкинуть жару в самовар. Доктор снял рубашку с брата и стал выслушивать его. Недовольно покачал головой, лицо его напряглось. Вынув из чемодана блестящую металлическую коробку, достал оттуда шприц, набрал в него лекарство. Я ожидал, что сейчас брат закричит от испуга, но, даже когда доктор, приспустив его штаны, сделал укол, брат не закричал, только заворочался, и все. Наверно, он даже не почувствовал боли.

— Ничего, — сказал Ачинска, утешая отца и мать. — Якши бола. Поправится.

И действительно, через некоторое время брат открыл глаза. Но когда врач сделал ему второй укол, он так разревелся, что невозможно было его остановить.

— Все, все, — сказал Ачинска, улыбаясь. — Угил бала йигламайди. — Мужчины не плачут.

Затем они вместе с отцом сидели за сандалом и пили чай. Говорили о том, что война закончилась, теперь хлеба будет больше, жизнь станет лучше, и так далее, и так далее. Ужасно хотелось спать, глаза мои слипались, но я мужественно держался, мне важно было узнать, что еще собирается делать врач с моим братом. Отец в разговоре как бы между прочим упомянул и о сегодняшнем неприятном для нас происшествии. Ачинска нахмурил брови, задумался. Голубые глаза его стали серьезными. Но в конце концов он небрежно махнул рукой:

— Чепуха! Ничего он не сделает.

Наконец он заставил брата выпить какой-то порошок, обернутый в желтую бумажку, затем оставил впрок еще несколько таких пакетиков и засобирался домой. Отец сделал знак матери, та забежала в худжру и вскоре вышла оттуда, держа в руке небольшой мешочек.

— Не обессудьте, доктор, — сказал отец, протягивая мешочек Ачинску. — Денег у нас нет.

Ачинска как надел один рукав шинели, так и застыл на месте.

— Что это? — спросил он, кивая на мешочек.

— Сушеный урюк, — смутился отец и улыбнулся виновато. — Сахарный сорт. Хорошо просушен. Я сушил его на циновках. Ни один не упал на землю.

Ачинска отстранил руку отца с мешочком.

— Болага компот килинг. Иситма тушади. Якши булади. — Приготовьте компот мальчугану. Это собьет температуру. Выздоровеет.

Теперь по-настоящему взмолился отец:

— Не отказывайтесь, доктор. Я сам сушил. Тряс спелые плоды на простыню и потом сушил.

В разговор вмешалась мать:

— Доктор, отнесите жене, в подарок…

Ачинска отрицательно покачал головой.

— Болага компот килинг. — Сказав так, он обул сапоги и вышел из комнаты.

Отец поспешно вышел вслед за ним.

— Дай вам бог счастья, — проговорила мать, высовываясь за дверь. — Дай вам бог насладиться счастьем ваших детей.

Опять в комнате воцарилась тишина. Но это была уже не прежняя, раздирающая душу тишина.

Назавтра я проснулся поздно. Старший брат уже ушел в школу, а младший лежал у сандала, опираясь на подушку, и пил чай с молоком, отец и мать, сидя за стареньким самоваром, с носика которого капала вода, вели неторопливый разговор. Снег прекратился, видно, взошло яркое солнце, так как в комнате было светлым-светло. Только я собрался обмакнуть кусок кукурузной лепешки в чай с молоком, как на пороге появился Далавай. На нем, как и вчера, было кожаное пальто и на ногах валенки.

Отец и мать испуганно вздрогнули. В голове у меня мгновенно пронеслось: сейчас будет скандал. Но скандала не произошло. Далавай, стоя в дверях, даже улыбался.

— Ассалям алейкум! — сказал он громко.

Тогда-то я и понял, что не очень и страшен, этот Далавай. К лицу отца прилила кровь, и он медленно поднялся с места.

— Проходите, проходите, — сказал он, здороваясь за руку с Далаваем.

Мать быстро выставила на скатерть джиду, орехи.

Далавай на этот раз снял у порога валенки.

Так как у нас не было новых курпачей, мать перестелила старую в почетном углу сандала и пригласила туда нежданного гостя. Далавай крутил в руках, остужая чай, пиалу и, прихлебывая, подмигнул мне.

— Как дела, герой?!

Я смутился и опустил глаза. И тут мне показалось, что от него исходит душный запах гнили.

— Ну и скандальный же вы человек, брат! — обратился Далавай к отцу и громко рассмеялся. — Мало того, что наломали дров, так еще и человека зря обругали.

Отец пожал плечами.

— Когда приходит гнев, уходит ум, мил человек…

— Большое же дерево вы повалили! — опять рассмеялся Далавай. — Раз задумали такое дело, надо было со мной словечком перекинуться, мол, так и так. Ведь существуют определенные порядки, закон…

Отец, смутившись, начал сворачивать в трубку край скатерти.

— Знаешь, мил человек, мы не больно грамотны, да и дети намерзлись.

— То-то и оно, брат! — В серых глазах Далавая с покрасневшими веками появилась вроде бы дружеская улыбка. Он фамильярно хлопнул отца по плечу: — Вот и надо было посоветоваться со мной, все было бы как положено.

В разговор вмешалась мать, которая до сих пор молча разливала чай.

— Вы уж простите его, уважаемый.

Далавай не обратил внимания на ее слова.

Ом пристально глядел на отца, лицо его стало вдруг строгим.

— Ладно, бывает. Земляки в конце концов, живем рядом. Как-нибудь договоримся. Удар коня может принять только конь. Так, кажется, говорят в народе?

— Спасибо, дорогой, — сказал отец, опустив голову. — Пусть ублажит вас бог за милосердие к нам.

— Я-то ничего против вас не имею, — понизил голос Далавай. — Но ведь этот скандал произошел в присутствии Ташева, а он занимает крупный пост. И он сказал: «Я не оставлю это дело, пока не засажу его в тюрьму. Он оскорбил нас обоих».

Выражение лица матери мгновенно изменилось. А отец сидел с таким видом, словно махнул на все рукой.

— Я все объяснил товарищу Ташеву, — еще больше понизил голос Далавай, переходя совсем на шепот. — Это наш человек, — сказал я ему, — надо его простить. Но он пока не соглашается. Согласится, куда денется. Я пообещал, что принесу ему «сухих» [40] То есть денег. .

Лицо матери прояснилось. Она проворно вскочила на ноги и забежала в худжру. Далавай посмотрел ей вслед. Отец все так же теребил край скатерти, пальцы его едва заметно дрожали. В тот же миг мать вынесла тот самый мешочек, который нынешней ночью отказался взять Ачинска.

— Вот, уважаемый, — сказала мать, ставя мешочек с сушеным урюком перед Далаваем. — Сухой-пресухой. Сахарный сорт. Для себя сушили. Отец постарался.