Уткур Хашимов - Дела земные

Зачем же это мне падать! Вовсе ни к чему. За мной несется моя собачонка. Она знает, что и ей кое-что перепадет. Мы несемся, обгоняя друг дружку, и подбегаем к Ширин-арыку. Я бросаю горячую лепешку в воду, а сам бегу по берегу, обгоняя течение. Мой песик Гурджи тоже несется, путаясь у меня под ногами. Пробежав шагов пятьдесят, я сажусь на травянистом берегу в том месте, где цветут одуванчики, и жду. Ага, вон плывет наш хлеб! Вы когда-нибудь пробовали свежеиспеченную лепешку, брошенную в воду? Если нет, обязательно попробуйте! Непременно вспомните меня, такое удовольствие получите!

Одной ногой я стал в воду, поймал лепешку и надкусил. Вкусно-то как! Сверху она холодная как лед, а внутри еще горячая. Одну половинку ем сам, а другую отдаю собачонке. Она съедает и глазами просит еще, при этом жалобно смотрит да мою руку и виляет хвостом. Я ложусь животом на берег и пью чистую-чистую воду. Собачонка моя тоже преклоняет передние лапки и хлопает своим красным язычком по воде.

Когда мы возвращаемся домой, папа стоит под миндалем и торжественно развязывает большой белый узел.

— Это тебе! — говорит отец, глядя на маму, и вынимает из узла сверкающие лакированные кавуши [45] Кавуши — кожаные галоши национального образца. . Мама сбрасывает с ног старенькие галоши и примеряет новые. Они ей в самый раз. Она пробует походить в них, кавуши издают скрип.

— Ой, надо же, со скрипом, — улыбается мама, радуясь, как ребенок. — Спасибо, я давно о таких мечтала.

— А где дочка? — Отец с невероятно довольным видом запускает руку в узел.

Старшая сестра, протирая глаза от дыма, выходит из кухни.

— А ну-ка посмотри! — Отец протягивает ей цветастый шелковый платок.

Глаза сестры загораются от радости.

— Спасибо, — благодарит она, смущенная и довольная.

Старшему брату достается полосатая рубашка, другому — вельветовые брюки. Теперь моя очередь! Но нет, отец достает на этот раз подарок самому младшему брату! Матроску!

— А мне? — спрашиваю я, волнуясь.

— И тебе есть, сынок! — С этими словами отец вытаскивает красную бархатную тюбетейку. Теперь блестят глаза у меня. — Ну-ка примерь, — говорит он и надевает тюбетейку мне на голову. — Э, наградил же тебя бог головой, сынок!

Тюбетейка мне мала.

— Ничего! — говорит папа и сажает тюбетейку на коленную чашечку, затем дергает за один край.

Раздается треск. Я со страхом смотрю на тюбетейку. Нет, целая. Отец снова, пробует надеть на мою голову. Хоть и давит немножко, но терпеть можно.

— Ну и голова у тебя, сынок! — снова смеется папа.

Средний брат не без ехидства вставляет:

— Голова-то большая, да ума маловато.

Сестра хлопает его по плечу:

— Когда он вырастет с тебя, будет поумнее, чем ты.

— А себе-то что? — Мама глядит на отца с благодарностью. — Себе-то ничего не купили?

Отец улыбается.

— Потом… Потом и мне купим. Что я, ребенок, что ли…

Старшие братья тут же уносятся на улицу. А как же, надо же показать обновки.

…На следующее утро я проснулся оттого, что кто-то легонько потрепал меня за плечо. Я еще не открыл глаза, как в нос мне ударил запах усьмы. Надо мной склонилась мать и улыбалась. Густые брови ее были черные-пречерные, мама красила только брови. «Брови надо поливать», — шутила она.

— Тихо, — сказала мама, прижав палец к губам. — Не разбуди младшего. Вставай и быстренько умойся.

Больше ничего не нужно было добавлять. Я сразу понял — мы идем к дяде, а младший брат останется дома. С нами двумя не справиться. Стоит малышу пройти пять шагов, как он начинает проситься на руки, капризничать. А дорога длинная.

Я глянул на братишку — сладко спит, головой упираясь в стенку. Проснется, увидит, что мы ушли, такой ор поднимет. Дома останется сестра.

Я быстренько умылся и выпил чаю.

— Смотри за детьми, — строго сказала мама сестре, которая сидела в углу айвана, выжимала сок усьмы в пиалу и мазала им брови.

— Не беспокойтесь, — сестра вертела головой, гляделась в осколок зеркала, который лежал перед ней, и улыбалась, — присмотрю.

Сестра, у меня очень добрая. Когда мамы нет, мы все вертимся вокруг нее…

Когда мы вышли к гузару, оживленному бойкому месту на дорогах, перекрестках, я тихо высказал маме свое заветное желание:

— Мама, можно я пойду в кино? На «Тарзана»?

Она, шагая осторожно, чтобы не запылились ее лакированные со скрипом кавуши, не оборачиваясь, спросила:

— С кем ты пойдешь?

— С Сабиром.

— А мы не к дяде идем!

Я разочарованно остановился. Стало быть, мы идем к папиной сестре. А там у меня друзей нет.

— Мы к тете идем, да? — насупившись, спросил я.

Мама обернулась и посмотрела на меня:

— Нет, к твоей старшей сестре.

— Сестра же дома? — удивился я.

— На Укчи. К твоей самой старшей сестре.

Странно, что еще за самая старшая сестра? У меня есть одна-единственная старшая сестра.

— Пойдем быстрее, — заторопила мать. — Пока прохладно, мы должны дойти до Бешагача.

Я шел за матерью и смутно начинал догадываться кое о чем. Пять-шесть дней назад приходила папина сестра. Она о чем-то шепталась с матерью, и в ушах моих звучали слова «сводная… плачет… Укчи». Значит, мы направляемся на Укчи.

Укчами оказалась тесная улица. По обеим сторонам ее — дома с легкой надстройкой над первым этажом. В нашей махалле уже все вокруг зазеленело, здесь же еще было сыро, по улице текли мутные ручьи. Шли мы долго. То и дело нам попадались кузнечные мастерские. Хоть и был праздник, но некоторые из них работали. На стенах, на вбитых в них гвоздях висели кетмени, теши, грабли. В горнах гудит раздуваемое мехами пламя. Стучат о наковальни молоты. Стоит такой шум, что подойти невозможно. Наконец мы перешли деревянный мосток с перилами, которые угрожающе шатались; под мостом текла черная как смола вода. Мама часто останавливалась. Стучала в дверь то одного дома, то другого.

— Ой, милая, это не дом ли Башорхон? Муж у нее проводник…

Кто отвечает, что ошиблись, мол, другие только плечами пожимают и закрывают двери, а третьи и вовсе ворота не отпирают.

Я так устал, что еле шевелю ногами, силы мои на исходе. Лучше бы я не ходил. Играл бы сейчас дома в «чижика» с Вали и Хаджой.

Стало жарко, захотелось пить. Мама и сама уже пила раза два из колонки, что стояла у обочины. Полбеды, если бы это сделать быстро. А то люди с ведрами стоят за водой в очереди…

Вдруг нам повстречалась женщина в парандже. Мама все тем же просительным голосом спросила:

— Будьте добры, скажите, вы не знаете Башорхон?

Женщина в парандже остановилась. Открыла лицо, и я испугался. Первый раз в жизни видел такое изрытое оспой лицо. И подумал, что эта женщина потому и носит паранджу.

— Какую Башор? — спросила она, вытирая потное рябое лицо платком.