Уткур Хашимов - Дела земные

Икбол-хола ставила самовар, из трубы шел дым.

— Куда ты? — спросила она, обернув к сыну встревоженное лицо.

— Я вернусь сейчас, мама, — сказал Анвар. — Не беспокойтесь, я сейчас вернусь. Видите, уже стало совсем светло.

Он торопясь вышел на улицу. Светало. Где-то на горизонте снова появилось зарево. Вспомнив ночной таинственный свет, Анвар заторопился еще больше: и на самом деле «небо взорвалось» именно на Алайском!.. Почти бегом он вышел на главный проспект. Проходили нечастые троллейбусы, но пассажиров в них почти не было: все почему-то предпочитали идти пешком. Анвар шел мимо домов, у которых в стенах зияли трещины, порассыпались дымоходы.

За мостом была толпа людей; пробравшись в первые ряды, он увидел дом с вывалившейся стеной, кирпичи засыпали дворик. Солдаты вытаскивали из-под развалин шкафы и сундуки. На потолке нелепо качалась люстра с разбитыми плафонами.

— Живы-здоровы, — сказал кто-то рядом. — Стена-то обвалилась наружу.

Выбравшись из толпы, Анвар побежал дальше. В общем, разрушений было меньше, чем можно было ожидать. Большинство домов стояли нетронутыми, только у некоторых зияли трещины в стенах.

— Следующая… — шептал про себя Анвар, справляясь с дыханием. — Следующая улица Мукаддам, аллах, пронеси беду!..

Сердце у него сжималось обреченно и больно: почему-то он был сейчас уверен, что с Мукаддам стряслась беда. Слишком уж последнее время у них было все хорошо.

Наконец он остановился у голубой калитки Мукаддам. Здесь на улице было мало людей, все вокруг дышало покоем. Анвар приоткрыл калитку. Во дворе было чисто, тихо, дом стоял целым. Хозяева, очевидно, спали. Анвар, не решаясь войти, но и не желая уходить, стоял возле калитки. Приоткрылась дверь дома, со ступенек сбежала Мукаддам с папкой в руках. Увидев Анвара, девушка радостно взвизгнула:

— Ох, а я так волновалась, Анвар-ака! Как там у вас, все в порядке?

— Да… почти. А у вас?

— У нас тоже. Только самовар со шкафа упал, отломилась ручка… Еще стекла разбились. И все…

В тот день они не пошли на занятия, бродили по городу. То был очень счастливый день… Тогда беду пронесло мимо, но теперь Анвару больше нечего было ждать. Ничто уже не могло изменить совершившегося.

В парке стало тихо, посетители разошлись, многие лампочки были погашены. Время перевалило за полночь. Анвар поднялся и побрел к выходу. Когда он проходил мимо темных неподвижных качелей, сзади с тарахтением затормозил мотоцикл, милиционер с подозрением окликнул Анвара:

— Эй, джигит, ты что здесь делаешь?

— Гуляю, — ответил Анвар.

Милиционер оторопело промолчал.

Уличная калитка их дома была заперта. Анвар, чтобы не разбудить мать, прошел по двору на цыпочках и поднялся на терраску. Но, должно быть, Икбол-хола еще не заснула, потому что на айване сразу же зажегся свет, осветив на утоптанной земле двора желтые, глянцевито заблестевшие листья тутовника. Мать вышла на терраску, надевая на голову платок.

— Где это тебя носит, углым? Можно ли ходить до этих пор, я беспокоюсь!

Анвар сказал первое, что пришло в голову:

— Я ходил к Алимардану.

И снова сжалось сердце так, что он даже застонал от боли.

— Как он, еще не выздоровел? — спросила Икбол-хола.

Анвар отвернул лицо.

— Здоров… Лучше меня…

— Ну и слава аллаху! — видно, не расслышав последних его слов, сказала Икбол-хола и, взяв маленький столик — хонтахту, прислоненный к стене, стала расстилать на нем дастархан.

— Сейчас я разогрею тебе шурпу.

— Не нужно, — отказался Анвар, проходя к себе в комнату. — Не надо, ойи, я ложусь спать, я устал.

Анвар потушил свет. Серебряно блестела железная крыша соседнего дома, половина двора была закрыта тенью. На терраске тускло сияли круглые медные блюда, столбы отбрасывали тени на кошму. Казалось, что луна светит сейчас над всем миром, осеняя его своим покоем, казалось, что все люди спят спокойно в своих домах, только один Анвар бодрствует.

Промчался ветер, листья тутовника зашелестели и стали осыпаться. Когда-то они с Алимарданом из веток этой тутовины вырезали рогатки. Когда-то они все же дружили, так дружили!..

Анвару до сих пор не верилось, что случившееся происходит на самом деле, он сидел возле окна в каком-то безвольном оцепенении и не знал, что делать дальше, как дальше жить. С той минуты, как из его судьбы вынули Мукаддам, дальнейшее потеряло смысл.

Луна перешла за крышу, снова подул ветер, вздрогнули ветви тутовника и посыпались листья. Сиплым голосом прокричал петух. Наверху, над соседской крышей, начало сереть небо. Наступил рассвет.

Машина «Скорой помощи» неслась по улицам Ташкента, выла сирена. Окна кузова были замазаны белой краской, потому Мукаддам не могла видеть, где они проезжают, однако по начавшейся тряске она определила, что выехали на проселочную каменистую дорогу.

Минут двадцать назад, когда она кипятила инструменты, чтобы сделать укол очередному пациенту, в процедурную торопливо вошла Хури-апа и велела немедленно собираться: «В Занги-ата какой-то мужчина избил жену, у нее сердечный приступ». Выезды такие были для Мукаддам уже, в общем, привычны, так что она сидела, равнодушно глядя перед собой, перебирая в который раз свои тяжелые, неотвязные думы.

Наконец машина остановилась. Мукаддам взяла чемоданчик с инструментами, отворила заднюю дверцу и выпрыгнула на улицу. Облако пыли, поднявшееся за машиной, тут же обволокло ее. Мукаддам торопясь отошла на обочину, пыль осела на воду арыка, на пожухлую, тронутую ночными заморозками траву. Из кабины шофера вышла Хури-апа и, кивнув Мукаддам, пошла по мостику через арык к домикам кишлака.

В начале улицы перед некрашеной деревянной дверью в дувале стояла группа женщин. Завидев врача, они стали торопливо расходиться, остался только молодой парень в шароварах и майке, он сидел на земле, сжав лицо руками.

Хури-апа потрогала его за плечо:

— Эй, джигит, здесь живет Азимджанова Саодат?

Парень резко поднял голову, лицо его было бледным, глаза безумными, на прикушенных губах запеклась кровь. Хури-апа повторила свой вопрос, но парень дернул плечом, ничего не ответил и снова уронил голову на ладони.

Хури-апа чуть усмехнулась, толкнула дверь и вошла. Мукаддам последовала за ней. Во дворе вроде было все спокойно: помахивала хвостом и жевала жвачку корова, привязанная к яблоне; на крыше терраски низенького дома были навалены сухие толстые стебли хлопчатника — гузапая, зимой ими топят тандыр, где пекут лепешки. Не раздавалось ни единого звука и из раскрытой двери дома.

Хури-апа прошла в дом. Мукаддам тоже вошла, ничего не разбирая сначала со света в темной комнате: окна были занавешены. Потом глаза привыкли, и она увидела полную немолодую женщину, сидевшую на корточках возле кровати. Та вскочила им навстречу.