Уткур Хашимов - Дела земные

Еще издали, в коридоре, она услышала плач Шавката, улыбнулась с нежностью, развязала тесемки рубахи на груди. Молоденькая сестра принесла ей туго запеленатую куколку: тонкие бровки были треугольником трагично подняты вверх, глаза плотно зажмурены, беззубый ротик был широко разинут в крике. Мукаддам приняла сына, положила удобно, сунула в рот сосок. Захлебнувшись молоком, Шавкат сразу замолчал, зачмокал, только черные бровки были все еще недовольно сдвинуты.

«Не угодишь на вас! — с нежностью подумала Мукаддам. — Эх ты, Тураев!..»

После обеда санитарка принесла Мукаддам одежду, она оделась, попрощалась с роженицами и пошла к выходу, чувствуя, как слабо подкашиваются ноги. Сестра сзади несла младенца. Было Мукаддам грустно и тоскливо: всех ее соседок по палате встречали мужья, нетерпеливо топтались во дворе, пока жены одевались, кричали что-то, бросали снежками в окно. Остающиеся женщины смотрели на них, обсуждая, чей муж красивее и у кого слишком стар, а у кого слишком молод… Ее вот не встречал никто, даже мама, кажется, не пришла, во всяком случае, сестра ей ничего не сказала об этом. Как они с Шавкатом будут добираться до дому, если их никто не встретит?

В приемной никого не было. Мукаддам надела шубу, повязала платок, взяла из рук сестры младенца и, поклонившись, вышла на улицу.

У подъезда стояла знакомая бирюзовая «Волга». Алимардан сидел, облокотившись на руль, дымил сигаретой.

От радости у Мукаддам совсем ослабели ноги, она чуть не упала, негромко крикнула:

— Мардан-ака!

И остановилась. Услышав голос Мукаддам, Алимардан резко обернулся, выскочил из машины и, отбросив сигарету, подбежал к ней.

— Дай мне его, — сказал он нетерпеливо и протянул руки.

Мукаддам осторожно положила ему завернутого в два одеяла — байковое и ватное — сына, Алимардан, неловко прижав его к себе, попросил:

— Открой.

Мукаддам приподняла край одеяла. Шавкат крепко зажмурил глаза оттого, что в лицо ему ударил солнечный свет, заворочался и закряхтел.

— Он на меня похож… — с удивленной и глуповатой улыбкой проговорил Алимардан и взглянул на Мукаддам. — Смотри. Правда?

Мукаддам улыбнулась, чувствуя, как растаяло что-то в сердце:

— Вылитый вы!.. Поехали, а то еще застудим…

Она забрала младенца, они сели в машину и поехали. Алимардан, прижимаясь к ней плечом, то и дело поглядывал на сверток в ее руках и улыбался. Сейчас им обоим казалось, что все забыто, что все сначала, что они самые счастливые люди на свете…

Должно быть, слово «судьба» люди выдумали, чтобы утешаться, когда оказываешься в беде. Чтобы сокрушенно разводить руками: «Уж ничего не попишешь, такая судьба!..» И забывают, что в семидесяти случаях из ста творцом такой своей «судьбы» оказывается сам человек…

Алимардан также лепил свою судьбу, не задумываясь об этом.

В один из дней ранней весны он не пошел на концерт: его друг, заведующий большим мебельным магазином, выдавал дочь замуж и умолил прийти на свадьбу. Алимардан поколебался и согласился. «Пусть-ка проведут концерт без меня! — подумал он. — Посмотрим!»

Приехав на следующий день на репетицию, он встретил у подъезда театра Зуфара Хадиевича. Тот был в одном костюме, по-весеннему.

«Сейчас начнет пилить! — капризно подумал Алимардан. — Черт возьми, надоело мне это!..»

Он уже раскрыл было рот, чтобы сообщить о том, что вчера сильно заболел и не мог прийти, но Зуфар Хадиевич, радушно протянув руку, спросил, кивнув на «Волгу»:

— Что твой конь? Бегает?

— Как зверь! — радостно отозвался Алимардан.

— Тогда поехали, прокатимся… — Зуфар Хадиевич без приглашения открыл дверцу машины и бросил плащ на сиденье. — Весна, дорогой… Душит меня в городе весной тоска, хочу в степь. Какое солнце, погляди только!.. Почки набухли везде…

— Да, набухли… — недоуменно согласился Алимардан. — А куда поедем?

— В степь Захарыка… — проговорил Зуфар Хадиевич, вставляя в мундштук сигарету. — Давно я там не был…

Алимардан быстро вел машину, ожидая, что вот сейчас-то художественный руководитель и начнет проборку, но тот молчал, сладко щурился от бьющего в глаза солнца и курил.

Когда они выехали за город, Алимардан, опустив боковое стекло, кивнул спутнику.

— Опустите. Вкусный воздух…

Зуфар Хадиевич улыбнулся, согласно кивнул и тоже опустил свое стекло. Весенний ветер теперь ходил по машине, вырывая руль у Алимардана, но тот еще ожесточеннее жал на педали, испытывая наслаждение от противоборства стихии.

Свернув с дороги, они поехали целиной и остановились на вершине холма, километрах в пяти от шоссе. Вышли.

Сладко пахло весенней талой водой, проснувшейся землей, нежными, проклюнувшимися сквозь старый дерн иголочками молодой травы. Капельками солнца сверкали по всему склону цветочки мать-и-мачехи.

Чувствуя, что пьянеет, что у него кружится голова от ощущения радости бытия, Алимардан, глубоко, прерывисто дышал, улыбался, глядел вокруг. Потом, распахнув руки, побежал вниз, чувствуя, как упруго подается, словно войлочная кошма, дерн под ногой, как сладко щекочет щеки и шею несущийся навстречу тугой воздух. Выбившись из сил, он упал на землю, лег на спину, глядя вверх. Небо было нежно, пастельно-голубым, таким, каким оно бывает только весной. Неподвижно распахнув крылья, парил беркут. И струился в вышине непривычно теплый весенний воздух.

Подошел Зуфар Хадиевич, бросил на землю плащ, лег молча. Так они лежали долго, глядя в небо, думая о своем. Наконец художественный руководитель спросил, щелкнув зажигалкой:

— Хорошо прошла свадьба?

Алимардан быстро покосился на него, но лицо художественного руководителя было покойным, безмятежным, благостным. Он неторопливо выпустил колечки дыма изо рта.

— Это был мой старый друг, — сказал Алимардан виновато. — Приставал, приставал, ну как откажешь?.. — Через паузу он продолжил: — Я понимаю, Зуфар-ака, люди на концерт идут ради меня, а я… Нехорошо вчера получилось…

— Ты думаешь? — Зуфар Хадиевич добродушно усмехнулся. — Нет, ты ошибаешься, дорогой… Давно уже люди ходят на концерт не только ради тебя… Появились другие имена, ты пропустил это…

— Ради кого же? — чувствуя, как поднимается в нем обида, спросил Алимардан. — Интересно…

— Есть другие… — словно не услышав, продолжал художественный руководитель. — Речь не о зрителях сейчас, а о тебе. Я работаю в театре уже тридцать лет, сколько я видел за это время дарований, погибших прежде своего расцвета!.. Мне было бы жаль увидеть тебя среди них…

Алимардан, дернувшись, резко сел и тоже закурил, обиженно глядя в сторону. Нечего его хоронить раньше смерти.

— За год ты хоть одну новую песню создал? — продолжал все так же неторопливо Зуфар Хадиевич. — Нет… Тебя не удивляет, почему уменьшилось число твоих поклонников?