Николай Волокитин - Демидов кедр

Точно!

Терехин протягивал ему короткопалую пухлую руку, улыбался широкой улыбкой, а сам медленно, нараспев говорил, даже немного приокивая:

— Что же это вы, Леонид Григорьевич, на планерку опаздываете, а? Нехорошо, нехорошо. Вы не простой рабочий, вы молодой специалист, техник, на вас весь народ смотрит.

Леонид отвел глаза.

Больше всего на свете он не любил таких вот спокойных, нудных нотаций. Лучше бы уж по-простецки, напрямую обложил матом, да и делу конец. А то теперь стой, красней и оправдывайся.

Однако ни краснеть, ни оправдываться не пришлось.

Терехин, видимо, спохватился, что ни с того начал, и сам, раньше Леонида, покраснел и смутился.

— Вы уж извините, — сказал. — Это я к слову. Не для того попросил вас остаться. Просто хотел поближе познакомиться. А то все некогда да недосуг — почти неделю живете в поселке, а еще ни разу не виделись. Извините, — повторил, чуть исподлобья, пытливо глянув Леониду в глаза, и развел руками. — Вот планерку проводил, весь вечер вчера готовился к ней, а как она прошла, не знаю. Я всегда к планеркам долго готовлюсь, — признался. — И никогда не знаю, что из этого выходит, хотя очень хочется, чтобы после планерки у рабочих остался на весь день хороший настрой. Вот и хочу с вами посоветоваться как с коллегой.

Было в Терехине что-то крепкое, сильное и в то же время обнаженно-беспомощное, как у ребенка.

Леонид сказал, что планерка прошла лучше не надо, что вообще их нужно так и проводить, после таких планерок наступает спокойная сосредоточенность и начинаешь себя чувствовать человеком, ответственным за дело не меньше, чем директор прииска или начальник участка.

— Ну добро! — облегченно и шумно выдохнул Терехин и совсем уж по-ребячьи провел тыльной стороной ладони по носу. — Значит, все по пути. — Потом неторопливо собрал со стола бумаги и сводки, бережно сложил их в ящик, спросил: — Вы не против, если мы пойдем на шахты вместе? Дорога длинная — поподробнее обо всем поговорим, поближе познакомимся.

Леониду было приятно необычное, почти неприемлемое для Бокового обращение на «вы», а еще приятней — разговор на равных, полная распахнутость перед ним Терехина. Простота и откровенность собеседника всегда вызывает ответную откровенность, вызывает уважение. Они тогда поговорили много и хорошо. И вот теперь Леонид как-то вдруг понял, что не вправе был соглашаться с Хахалиновым, что поступил нечестно, придя в контору, чтобы проверить действия Терехина. Не уйти ли поскорее отсюда? Но было поздно. Кто-то шел к конторе, звонко скрипя снегом.

Взвизгнула застывшая дверь. Через порог переступал тощий и длинный, как оглобля, мужик. Глаза навыкат, нос горбом, костистый кадык, как сучок.

— Здоров! — небрежно поздоровался с Леонидом, сбив снег с лохматых собачьих унтов и расстегивая засаленный полушубок. — Скучаем али кого дожидаемся?

Леонид посмотрел на него с интересом: гляди-ка ты, угадал. Наблюдательный. Мужика этого он видел несколько раз. Возле механических мастерских. И тот все время на кого-нибудь кричал, размахивая руками. Голос у него был неприятный, бабий, а в движениях да и во всем поведении чувствовалось что-то занозистое, петушиное.

— Начальника участка жду, — поднялся Леонид со скамейки.

— Драча? Да он полчаса назад из шахты ушел. Вызвали к опробаторам. Так что можешь идти, отдыхать. Хотя, стой! Давай познакомимся. Как зовут-величают?

Леонид ответил.

— А я Шлыков, — с какой-то даже гординкой ткнул себя в грудь мужик растопыренной пятерней. — Шлыков Петр Иванович. Здешний механик участка и по совместительству редактор стенной газеты. Как тебе наш Боковой? — с ухмылкой спросил.

— Боковой как Боковой.

— А люди?

— И люди как люди.

— Не темни! — Шлыков больно стукнул Леонида по плечу. — Со мной можешь не бояться, напрямик толковать.

— О чем?

— О людях участка.

— Больно уж много пьют… люди участка, — нерешительно с оглядочкой произнес Леонид.

— Милый! — закричал Шлыков. — Милый! — повторил, потирая руки. — Да ты еще ничего не знаешь. Тут же одни ханыги, одни бухарики собраны. Не работа — мучение. Так что на будущее совет — держи с ними ухо востро. С ними надо вот так! — клюнул ногтем по столу, будто вошь раздавил, и вдруг, встрепенувшись, таинственно прошептал: — Тебе, случаем, выпускать стенные газетки не приходилось?

— Приходилось. А что?

— Милый! — Шлыков по-бабьи шумно шлепнул себя руками по ляжкам. — Милый, дай я тебя поцелую. Во повезло, а, во повезло! Ты понимаешь, избрали меня полгода назад на профсоюзном собрании, а я в этом деле — ни в зуб ногой. Ни рисовать, ни писать. Слушай, Леонид, не в службу, а в дружбу, давай, не откладывая надолго, пойдем прямо счас и выпустим стенгазету, а? Такую, чтоб кое-кто ахнул и зачесался!

— Но… надо сперва хотя бы заметки собрать.

— Милый! Да я тебе этих заметок за полчаса целый короб нагребу, только записывать успевай.

— Ну хорошо. А куда пойдем-то?

— Да ко мне домой. У меня все есть: и бумага, и кисти, и краски. Тепло опять же, никто не будет мешать.

Пошли. Шлыков шел размашисто, шаги в метр, Леонид едва за ним поспевал.

Дом оказался неподалеку, и уже минуты через три Шлыков проворно отпирал калитку, пропуская гостя вперед, вынимал из кованой проушины в дверях висячий замок.

— Проходи, проходи, Леня, смелее и раздевайся.

Квартирка у Шлыкова была небольшая — кухонька и горница, — но уютная, по-больничному чистая. Стол накрыт белой скатертью, никелированная двуспальная кровать — под тюлевым покрывалом, на подоконниках и на деревянных подставках — горшки со цветами. Во всем чувствовались опрятные женские руки, и, вспомнив свою холодную, грязную избу, Леонид позавидовал: вот бы в такой пожить.

— Ты давай к печке пока, погрейся, а я на стол соберу, — суетился Шлыков. — Поди, и не ели с другом сегодня?

— Это почему же не ели.

— Ну тогда всухомятку, конечно.

— Вот это вы угадали.

— Ну-у-у, парень! Я тебя таким борщом угощу! У меня старуха мастерица по этой части. Вроде и не из че. Сушеная картошка, сушеная капуста, консервы. А как приготовит, язык проглотишь. Честно говорю, не хвалясь.

— А где она сейчас… супруга?

— Так на работе. Она у меня лебедчицей на пятой шахте. Не женская работа, конечно, но где ее здесь, женскую работу, найдешь? — Разговаривая, Шлыков поставил на стол две тарелки запашистого борща, сковородку с шипящей тушенкой, нарезал крупными ломтями хлеба, две луковицы очистил.

— Давай, наворачивай!

После обеда он провел Леонида в горницу, достал из комода коробочку с красками, кисточки, карандаши, линейку, рулон плотного ватмана, отделил один лист, стал разглаживать на столе.

— Ну вот, — хохотнул неизвестно отчего и к чему. — Можешь писать название газеты — «Золотодобытчик», номер один. А я пока помаракую, что мы будем в нее помещать.