Николай Ушаков - Вдоль горячего асфальта

И верно, никуда не уедет Михаил Васильевич. В деревнях тиф и холера, и Михаил Васильевич и на тифе и на холере, и по всем деревням его медицинские чудеса, а сказочник дядя Кузьма при Михаиле Васильевиче — как бы ассистент — правит в кузнице больничные иглы для шприцев.

Вызвали Михаила Васильевича в губздрав.

Иродиада Митрофановна и говорит:

— Достали бы вы, Михаил Васильевич, дрожжей в губернии, или, поглядите, махорка, может, попадется — я тут продам, чем мы хуже людей, ей-богу, на лебеде пропадаем!

В губздраве Михаил Васильевич заполнил анкету, и от этой восьмистраничной анкеты как бы распахнулись лебединые крылья Михаила Васильевича.

«Перечислите подробно, какие медикаменты, препараты, патентованные и перевязочные средства нужны вашей больнице.

Укажите необходимое количество носильного, постельного и столового белья, а также байковых и пикейных одеял.

Подчеркните нужное, указав число уполовников (чумичек), разливательных ложек, подносов, мисок, стаканов и подстаканников к ним, поильников и подкладных суден.

Определите расход мыла, спирта, сулемы и т. п. посуточно, понедельно и поквартально.

Требуются ли больнице титаны-кипятильники, автоклавы, зубоврачебные кресла, душевые установки, горное солнце и другая аппаратура, операционное и рентгеновское оборудование».

И так шестьдесят вопросов…

Губздрав обогревался кипятком из чайников тончайшей жести, но Михаил Васильевич на все ответил и все проставил, перечислил и подчеркнул, а в последнем параграфе, где спрашивалось: «Что необходимо лично вам?» — написал: «Собрание сочинений Спенсера».

Не предвидя космодромов и электронного мозга, но в отличном настроении он грелся у губздравовского чайника, и великолепное состояние его духа нарушала только мысль о поручении Иродиады Митрофановны.

Он открылся губернскому коллеге — человеку практичному, хотя и насмешнику.

Розовый и лысый коллега хлопнул Михаила Васильевича по коленке (рефлекс сохранился, и нога подскочила):

— Спички везите, миленький, спичечки…

И привез Михаил Васильевич на все свои достатки спичек, а в Пятницком спичек-серенок пруд пруди.

Занесла бы Иродиада Митрофановна меч над Михаилом Васильевичем, как заносила над приютскими сквернавцами, но подставил врач повинную голову:

— Уж вы простите, Иродиада Митрофановна, чего не умею — того не умею… виноват.

И выпал меч из рук Иродиады Митрофановны:

— Светитесь вы у меня насквозь, как святой.

А он шутит:

— Кишочки видно.

Чудесное утро!

В Кремле — золотистая от лучей стенная карта Родины.

В солнечную дымку уходят синеватые извилины рек и голубоватые пятна морей, и между Каспием и Азовским морем легкая тень того, кто смотрит на карту.

Какая весна!

Лети, лети, скворушка, переставим горы, и хлынет тепло.

Как идет Машеньке большая шляпа, как удивительна для Павлика эта весна!

Он кончает исторический факультет и предполагает — как раньше говорили — остаться при университете, но увлечен своим необязательным сочинительством.

Сады разгорожены, и цветущие яблони вышли на улицы.

Как прозрачны дни, как чисты вечера, как внимательно смотрят звезды во двор типографии, где лежат рулоны бумаги и за окнами шелестят машины!

Не Павликова ли статья пошла в печать?

В редакции рабочие-корреспонденты из гавани, из железнодорожной колонии, из трампарка, с завода «Механический», с Чугунолитейного, с Машиностроительного, с бывшего Сухарного, с будущего Краснознаменного.

Металлист Гедзь приносит заметки вроде «Охрана труда, где ты?», но его старое сердце открыто романтике.

Еще вереницы холодных локомотивов в пустынном яру, еще обгоревший цех без кровли и на заводскую котельную наступает чертополох, но разрешите Овидию в рабочем фартуке мыслить о Золотом веке.

Совсем не Овидий этот представитель Трикотажки, не скажите, — в будущем он лауреат Государственной премии.

А вот студент-политехник — лет через сорок назовут его классиком родной литературы, пока же недавний сельский хлопчик грызет интеграл, шагает в Сахарный, теперь Индустриальный, институт — красноармейские ботинки зашнурованы проводом полевого телефона.

Вся его биография — вторжение в радость, хождение же по мукам осталось позади вместе с дядей Андреем.

Ровесник молодых, Павлик тоже здесь.

— Дорогой товарищ Гедзь, сказуемое должно быть согласовано с подлежащим в роде и числе. А где здесь сказуемое:

— Павло, ты Павло, раз ты так здорово согласуешь всякие там слова, напиши нам об этой надежде благородной и о цветке на камне…

Павлик ведет в рабкоровском клубе занятия по грамматике, читает рефераты о рабах Рима и об Анри Барбюсе, вместе со своими слушателями посещает публичные лекции по электросварке и теории относительности, и вот — газеты от 24 июля, от 1 сентября, праздничная от 7 ноября и траурная январская со статьями Павлика, но нескоро, очень нескоро — лишь на старости лет — догадается Павлик, что его крестный отец на поприще лирического публициста не кто иной, как добрейший Гедзь.

Он опять принес заметку «Охрана труда, ты спишь»… С п и ш ь — сказуемое, т ы — подлежащее, а что же тогда о х р а н а т р у д а?

Автор мог бы развивать значительные темы, например: «Шатура и Волховстрой», «Костя Сквернавец и академия генерального штаба» или же такую — «Социальные корни мечты», однако начнет о регистрации разлук.

Когда дядя-профессор покинул этот мир, тетя Аня поставила на могиле тяжелый крест с терновым венком, хотя умер доктор юридических наук, как и жил, легко: прочел — «иной не откажется урвать часть делового дня, чтобы прилечь под сенью плодовых деревьев», и Гораций выпал у него из рук.

Пятницкого врача — Михаила Васильевича замучила болезнь почек. Иродиада Митрофановна ухаживала как могла: «Я принесла горячей воды, побрейтесь, Михаил Васильевич, вам будет легче».

Павлик провел с отцом последние дни. Уезжая, он впервые поцеловал Иродиаде Митрофановне руку.

Бабушки же умирают, но не сдаются. Увлекаемая новой экономической политикой, Агафья Емельяновна пыталась в губернском масштабе жарить биточки и в республиканском — мариновать огурцы. Да руки как крюки и глаза отнюдь не бирюза, и бабушка предпочла перейти в тот мир, где не так уж нужны ее котлеты и корнишоны.

Очень грустно, но Фрося, мама Варя и папа-географ сделали свое дело и могут уйти. А в сущности, что сделал папа-географ? Научил Машеньку давать ясные ответы на темные вопросы — не мало ли? Впрочем, он старательно дул на энциклопедический одуванчик, принимая разлетавшиеся слабенькие парашютики за могучие семена разумного, доброго, вечного.