Николай Ушаков - Вдоль горячего асфальта

Обильная роса обещала хорошую погоду. Наступила ночь, и в необычайной ее сырости задвигались ночные тени.

Змеи бесшумно подползали к палаткам, но, почуяв запах конского пота, бесшумно уползали.

Медведи мягко сходили с гор, но держались поодаль от беспечных людей и готовых к круговой обороне лошадей.

Дух войны надел ночные туфли и трудился в тишине.

Он вел судно с оружием для своих сторонников в нейтральной стране по ночным водам другой нейтральной страны.

Он инструктировал своих горничных в иностранных спящих отелях и обучал своих дипломатов по тревоге вскакивать с постели в ту пору, когда чужие министерства иностранных дел спят.

Он проверял свой полигон в лесу и аэродром — под землей.

Он строил броненосцы и прятал их по карманам.

Все делал он под покровом ночи. Его уличали ночью, и тогда днем он приносил извинения…

Павлика разбудила кукушка. Она куковала без конца. Павлик потерял счет обещавшим бессмертие ему и Машеньке успокоительным ку-ку.

Солнце, как в театре, раздвигало туманный занавес и переставляло за исчезающей кисеей декорации, и, как в театре, обозначались пестрые маковки и кровельки гостеприимного града Китежа, но это был не райгородок с горячей душевой и кафетерием, а встающие из мглы, озаряемые солнцем деревья.

— С погодой, граждане! — покрикивал дед Агафонов, и приходилось подыматься, седлать и вьючить, ехать на переправу, развьючивать и расседлывать и переправляться — лошадям вплавь, людям с седлами и вьюками на лодке.

Переправа затянулась за полдень, и снова седлали и вьючили, и снова ехали, но уже отбиваясь от слепней и жалея о дожде, который от них спасал.

До Ойрот-туры считали сто километров, до Бийска — сто семьдесят пять и до Москвы — около трех тысяч с половиной, по здешним расстояниям — пустяки.

Все здесь было огромно: луговой колокольчик — со станционный колокол, а луг, впрочем совершенно левитановский, пейзажист смог бы нарисовать только на всех стенах нынешнего новосибирского вокзала. Дудка зонтичного растения равнялась наибольшей трубе органа. А деревья служили шандалами грозе: великаны, освещая местность, расщепляли кедр и вставляли в расщеп молнию. Реки здесь располагались в глубочайших бороздах, проведенных перстами гигантов, и, как перевернутые гигантские ладьи, занимали горизонт высочайшие горы Алтая.

Человек же был мал и робок.

Человека преследовали нужда и беда, мазали его тропинки черным клеем, чтобы задержать, ставили чугунные капканы, желая схватить.

Путешественники сушились на пригорке у недоверчивой деревушки.

На пихте висело седло, а под пихтой среди полешек лежали поленья, деревушка же у Алтын-кола не могла знать, что за люди стали лагерем, может, и фармазоны.

Прибежали здешние круглоголовые дети и, подобрав полешки, убежали.

Поторопился за поленьями круглоголовый юноша — не старший ли брат? — и, не взглянув на приезжих, унес поленья.

Пришел за седлом круглоголовый человек лет сорока — не отец ли? Постоял, поглядел. Оставил седло на пихте, ушел и вернулся с музыкальным инструментом — с вилочкой, в середине которой была укреплена игла или стальная пластиночка. Круглоголовый музыкант заставил вибрировать иголочку или пластиночку, и она зажужжала пчелой, подслушавшей историю человеческих надежд.

Павлик записал здешнюю легенду, изменив концовку.

«Алтайский бог создал тела мужчин и женщин и послал ворона добыть для тел души.

Добыв души, ворон зажал их в клюве и полетел обратно.

Долго летел ворон и захотел есть.

Он заметил труп верблюда, но пролетел мимо.

Спустя сутки наглядел конский труп, но воздержался.

Через день крылья едва подымались. Ворон увидел мертвую корову. Голубые коровьи очи манили и влекли.

Ворон потерял самообладание. Восторгаясь, крикнул: «Ах, какие глаза!» Выпав из клюва, души рассыпались по можжевельнику, по кедрам и соснам, по елям и пихтам. Потому-то хвойные деревья и зеленеют не только летом, но и зимой.

Человеческие тела в ожидании душ хранились во дворце. Их сторожила бесшерстная собака — голая, как человек.

Алтайский бес, посулив собаке старую шубу, проник во дворец, дал людям душу, но, завладев людьми, обрек их на трудные пути.

Человек шел безлюдной тропой и обращался к имеющим души деревьям и к птицам лошадиных мастей.

Он шел по кедровнику и просил кедр:

— Тишина заложила мне уши, мои губы подобны коре. Ты, беседующий с большой травой, ты, советующийся с высоким облаком, поговори со мной, дай мне совет. — Но кедр молчал — разве говорят кедры?

Человек шел над гусиным озером и умолял гуся:

— Ноги мои устали — сам я утомился. Ты, летящий над буреломом, ты, переносящийся с утеса на утес, стань мне другом — конем, мой быстрый гусь, мой каурый гусь! Но только шаманы летают на диких гусях.

Человек шел вдоль скал, похожих на иконостасы старинных храмов или на щеки демонов, и не знал, кому молиться, но, взглянув на реку, под которой злые духи разводили костры, увидел на кипящей реке плот, а на плоту — людей среди рюкзаков и всяческого инструмента.

— Ого-го, — крикнул он, — возьмите с собой!

— Ого-го, — отвечали с плота, — мы пришлем за тобой самолеты!»

Павлик переживал эпоху великих открытий.

В зиму после алтайского путешествия он изучал старые сказки Родины, а Машенька помогала их систематизировать.

«Как добиться счастья!

Якутская сказка рекомендовала старику и старухе родить мальчика с золотыми волосами и серебряным телом, нивхская — расщепить березу и поймать в расщеп злого духа, об остальном злой дух позаботится сам.

Сказка гольдов предлагала пронзить одной стрелой девять железных лопат, девять иголок, девять досок, ингушская — обвязать веревкой аул и взвалить себе на плечи, а если это не под силу, то перья одного летящего голубя незаметно передать другому летящему голубю, ведь выдергивать и вставлять перья сможет и малое дитя.

Русская сказка советовала выкупаться в кипящем молоке, эстонская — позволить змее трижды поцеловать тебя в губы, наиболее оптимистическая из сказок — ненецкая — трижды быть убитым палкой для понукания оленей, а после третьей гибели достаться на пир волкам и лисицам, затем же воскреснуть, и счастье тут как тут.

Но чеченцы разрешали этот вопрос радикальней. Чтобы поскорей достичь счастья, надо добыть коня или сократить дорогу. А если коня нет, то его может заменить палка, и хотя дорога создана богом, ее можно сократить рассказом. Однако не всех это устраивало.

Безумец рассчитывал найти основу вечного движения, а мудрец объяснить мир.

Прокаженный требовал молока царицы тигров, излечивающего от проказы, старик же настаивал, чтобы после 25 лет не прибавлялись года.