Николай Ушаков - Вдоль горячего асфальта

Горбун желал схватить слона за ноги и швырнуть в свой горб.

А кузнец задумал выковать солнце.

Все это было доступно лишь богатырям, и богатыри стекались к Павлику отовсюду: с Десны и с Волхова, с Лены и Арагвы, с Зеравшана и с Пянджа.

Они прилетали на коврах, но и кони их были крылаты. Они приходили пешком, но каждый их шаг равнялся семи верстам.

Они разрешали загадки и выполняли поручения — утирали слезы плачущим и освобождали пленных, очищали непроезжие дороги и побеждали всяческую нечисть, чей бы образ нечисть ни приняла — волшебной красавицы или громадной осы.

Они добывали молодильные яблоки, убирая скалы, направляли воду в жаждущие поля, они изобретали клещи для тех, кто не может брать огонь голой рукой.

Они махали платком — и через реку повисал мост, играли на гуслях — и затихала буря, они запрягали змия в стопудовую соху — и на государственной границе ложилась межа, глубокая — как крепостной ров, высокая — как крепостной вал.

Некоторые из них, подобно Косте Константинову, не знали отца и матери — они, как сталь, рождались из руды. Другие всю жизнь лелеяли своих матерей.

Среди них были женщины-богатырши, их дети привыкали к подвигам с малых лет.

Сверстники одного из них лежали в люльке под ватными одеяльцами, а он бегал по двору, спал на земле и укрывался небом. Когда ему наскучила игра в бабки, он, заглянув на кузню, рванул наковальню и унес и принес обратно и установил на прежнем месте, и повсюду прошел слух — появился витязь необыкновенной силы, пусть служит добру, пусть начало его жизни станет концом дурных людей…

Другой девятилетний богатырь поразил пастушьим посохом конокрада и сбросил с седла восьмерых сообщников. Юноша — он и восемьдесят его товарищей обратили в бегство восьмидесятитысячную рать угнетателей, и его народ увидел освобожденную богатырем родину — белоснежные вершины, черные ели и красные маки.

Третьему герою было пять лет, а он набросил аркан на пятнадцать вражеских за́мков и переломил древки пятидесяти вражеских хоругвей, чтобы защитить мечту о прохладных летом и теплых зимой юртах и о не скудеющих не только летом, но и зимой степях.

Веками жили они врозь, ничего не зная друг о друге или зная дурное, и ничто не объединяло их, кроме веры в волшебную страну за далью непогоды. Там не успевает кончиться обильная осень, как начинается веселая весна. Невидные там на виду и некрасивые прекрасны. Страна эта как купол, на вершине которого сходятся человеческие желания.

Ради общей надежды сойдясь на общий совет, они решили объединить свои колчаны и свои свирели, и так родилась величайшая федерация богатырей».

Такова была институтская плановая работа Павлика; ну и влетело же ему и за Владимира — Красное Солнышко, и за добродетельного Джангара [11] Джангар — герой калмыкского эпоса. , и за великодушного Манаса [12] Манас — герой киргизского эпоса. , за дубовые гридницы и за бархатные юрты, за бурдюки и чаши, за древки и хоругви, в общем за идеализацию феодальных отношений.

Павлик любил институтский конференц-зал — зеленый стол президиума, виноградные грозди резной кафедры, спектры в хрустальных люстрах.

Но сейчас, когда решался вопрос о «Федерации богатырей», Павлику было не до канцелярского сукна и деревянного винограда, не до зайчиков в стеклярике люстр.

Павлик, конечно, верил, что собравшиеся профессора, научные и просто сотрудники института расположены к нему, он, разумеется, был уверен, что, отметив промахи, они отдадут должное главному — его умению мыслить исторической миссией не одного, а множества народов, составляющих богатырскую федерацию.

Но благожелательнейший Аполлон Александрович уклонился от выступления. Он сидел в президиуме и, сочувственно поглядывая на ораторов, чертил в делегатском блокноте крендельки и нолики, нолики и крендельки.

Но добрейший Геннадий Германович ничего не сказал в защиту Павлика. Он со своей прямотой хвалил Маркса, а затем позволил себе критиковать Канта.

Но обаятельнейший Викентий Викентьевич, указав на чрезвычайную опасность запятых не на месте, изящно наклонил голову набок и подверг Павлика изысканному колесованию.

Ай, как нехорошо! На собрании присутствовала Машенька, и Павлика распекали при строгой Машеньке.

Но это было и хорошо, так как сочувствующая Машенька находилась рядом.

В те зимние предвоенные вечера нередко пошаливал свет.

Люстры под потолком и лампы в президиуме зарделись. В темном воздухе и над черным столом повисли красные волоски. Конференц-зал ушел в сумрак и затем погрузился в темноту, и кто-то, воспользовавшись темнотой, во весь голос крикнул, — кому же, как не Павлику, — ф е о д а л!

Тотчас ярко вспыхнули люстры и лампы; оказалось, кричал милейший Арнольд Арнольдович.

Все засмеялись, кроме Павлика: придется оставить институт. Вот до чего доводит фантазия.

А все-таки соболь, и куница, и красная девица, тому, кто продолжит сказку, — на свадьбе мед-пиво, за сказку спасибо.

Расходились во втором часу ночи.

— Машенька, где ты?

Она помогла Павлику надеть пальто, замотала кашне и повела по улицам с темными окнами.

— Дедушка, — сказала Машенька, не то осуждая, не то подбадривая, — строил железную дорогу в песках и выстроил. Он не думал о памятнике, а следовало бы выложить пустыню вдоль рельсов мраморными досками с дедушкиным золотым именем. Ты же хочешь мрамора и золота без каракуртов и пендинки.

Все это кончилось бы плохо, очень плохо, но вмешался дважды орденоносец комбриг Константинов, приславший Павлику положительную характеристику.

Машенька же твердой рукой вела по трудному фарватеру свою фантастическую «Шхуну Павел», где, все было не так, как на нормальных судах.

— Что ты у меня за кораблик такой! Натяни ванты — мачту потеряешь…

Павлику показалось — мечту потеряешь, и он послал «Федерацию богатырей» в центральный журнал. Там похвалили и напечатали. И другие центральные и потом и республиканские журналы хвалили в обзорах и предлагали печататься.

Первый посетил Павлика Геннадий Германович: «Видите, Маркс, как всегда, прав». Добрейший человек Геннадий Германович.

Викентий Викентьевич при встрече наклонил голову набок и пожал Павлику руку своей, лилейной. Обаятельный Викентий Викентьевич человек.

Арнольд же Арнольдович говорил с Павликом только шепотом, будто извинялся: «Ну, что вы, милейший Арнольд Арнольдович, с кем не случалось!»

Павлику предложили вернуться в институт. Павлик опять читал лекции. Он опять любил институтский конференц-зал и снова верил в доброе отношение профессоров, научных и просто сотрудников института.