Николай Ушаков - Вдоль горячего асфальта

Но теперь он часто ездил от журнала, напечатавшего «Федерацию богатырей», и новые образы овладевали им.

XX век убирал декорации тридцатых годов и готовил обширную сцену для годов сороковых.

У Духа войны был друг-чернорубашечник — с топориком и пучком розог. Он бомбил в Африке хижины эфиопов, а эфиопы отвечали чуть ли не стрелами, преимущество которых перед фугасными бомбами заключалось, по мнению военных обозревателей, в бесшумности полета.

У Духа войны был азиатский приятель, которому нравился мундир цвета грязи. Он бомбил фанзы Китая и улыбался всеми тридцатью двумя зубами, даже потерпев поражение у дальневосточного озера или на монгольской реке.

Главный Дух войны носил коричневую рубаху и на кушаке — ножик мясника. Он пока бомбил домики тихой Испании, но, готовый к большой бойне, мог за два-три часа вырезать Париж и Лондон, однако начал с городов Польши.

На рассвете 1 сентября 1939 года западные воеводства Речи Посполитой были оглашены скрежетом и ржанием, и первый день новой мировой войны прошел в дикой сутолоке германских танков и польской кавалерии.

В этот первый день теория стремительной атаки (танки вперед!) оказалась поколебленной, но она восторжествовала в последующие дни.

Франция, как сван в башне, надеялась отсидеться за линией Мажино.

Линия начиналась близ Седана. Бетон ее был безупречен, и все помещения комфортабельны. В глубочайшие казематы спускались лифты. Солдаты ездили по подземным коридорам на самокатах, и подземная электричка развозила гарнизону продовольствие и боеприпасы.

И вот необычайная, странная, ироническая, если хотите, смешная война.

Французские солдаты подъезжают на электричке к лифтам, входят в них, подымаются на поверхность земли и, как запорожцы, дразнящие противника, кричат немецким солдатам:

— Мы развесим белье на вашей линии Зигфрида!

Солидные немцы не отвечают.

Они разрабатывают оперативные планы, скрывающиеся за именами кротких цветов и доброжелательных женщин — «Альпийская фиалка», «Подсолнечник» (операции в Албании и в Северной Африке), «Изабелла» и «Марита» (испанские и греческие дела).

Правда, некоторые кодовые наименования напоминают о свирепых Атилле и Барбароссе (Франция и СССР), но зато план вторжения в Скандинавию успокаивает — это всего лишь «учения на Везере».

На апрельском рассвете у западных берегов Норвегии, затрудняя видимость, моросит дождик, и под его негромкий разговор германские крейсера оказываются в Осло-фиорде. На том же рассвете и столь же неожиданно германские вооруженные силы появляются в Дании, и вскоре в сообщениях с фронта и в обзорах военных действий — Седан, Седан, Седан.

«Главный удар германская армия нанесла через территорию Люксембурга и Бельгии между Намюром и Седаном…»

«Немцы форсировали реку Маас в районе Седана и проникли на территорию Франции…»

«Попытка французской армии восстановить положение контрударом во фланг противника кончилась ее разгромом южнее Седана…»

На запад и на северо-запад ринулись пикирующие бомбардировщики, парашютные части, тяжелые танки, моторизованная пехота и артиллерия, и четыре государства побежало.

Голландия, Люксембург, Бельгия, Франция ехали на собственных покрытых тюфяками машинах и на автоящиках для развозки товаров, на велосипедах, на крестьянских повозках, на катафалках под траурными перьями, шли, толкая перед собой детские колясочки и ручные тележки с беженским скарбом, занимая дороги, мешая солдатам и оскорбляя солдат, катясь туда, где за пепельной дымкой угадывался Париж.

Он заколачивал ставни, запирал ворота. Французу, может, как свану, следовало бы уходить по этажам Эйфелевой башни — выше, выше, еще выше… Куда же выше? Выше только нежный, только жемчужный, только серо-лиловатый воздух летнего Парижа.

Прощайте, прохожие и такси, дебаркадеры и рыболовы на серебристой Сене, платаны и газоны и скачущие, как заводные игрушки, дрозды, зернистые химеры на зернистых балконах, энергичная окраска ближних планов, неясные силуэты дальних и легкий гиацинт облачка на горизонте, прощайте… и головой вниз, и, может, вырастут крылья и пронесут над бездной беды, и не рухнет Франция, но на ажурной башне с верхнего ее этажа и до земли красное полотнище с черной свастикой.

И вот столь любимый Наполеоном III Компьенский лес, и в тупиках 1918 года фошевский вагон, но теперь немцы принимают в нем капитуляцию французов.

Месть завершена.

Военный летчик и доктор философии толстый вождь № 2 весело позируют фоторепортерам.

Штатский, но тоже доктор философии, маленький и злой вождь № 3 с наслаждением перегрыз бы горло капитулирующим французским женеро [14] Генералам. рождения едва ли не 1870 года.

Вождь № 4 произносит свой монолог, заглядывая в глаза вождю № 1.

«Французское правительство, — говорит вождь № 4, — обратилось к германскому с просьбой сообщить условия перемирия. Если для вручения этих условий был выбран исторический Компьенский лес, то это сделано лишь для того, чтобы раз навсегда актом восстановления справедливости изгладить воспоминание, отнюдь не составляющее славной страницы в истории французов и воспринятое немцами, как величайшее бесчестье».

Вождь № 1 откидывает историческую прядь со лба: как жаль, у него, вождя № 1, нет художника, равного наполеоновскому Давиду… Гений — вот что должно быть изображено: среди ковров и канделябров он сам в коричневом, с маленьким ножиком впереди генерал-фельдмаршалов и кронпринцесс… «Благодарю вас, фельдмаршал, — вы вполне выразили мою мысль».

Он покидает Компьенский лес и, вернувшись в ставку, издает приказ: «Исторический вагон, мемориальный камень и памятник триумфа французов доставить в Берлин. Остальное, свидетельствовавшее о событиях в Компьенском лесу, уничтожить, кроме памятника Фошу, который оставить, чтобы он всегда говорил о фошевской неспособности разбить Германию в открытом бою».

Ах, эти учебные тревоги и репетиции затемнений! «У вас есть противогаз?» Эти снежные зимы! «Граждане, на уборку снега!» Ах, эти ледяные весны! Среди голых сучьев хрипит радиотарелка: дикторша прославляет александрийским стихом весну, берет стакан, закашляться боится…

Ах, эти обещающие нежность вечера и раскрывающие неожиданность пропорций и соотношений мгновения, когда ночь готова превратиться в утро! Город составляют вертикальные тени. Третьего измерения нет. Мерцающие лестничные клетки — одни — слабый намек на глубину.