Владимир Домашевич - Меж двух огней

— А после всего, что ты для меня сделала, ты стала мне во сто раз дороже — я говорю это искренне... Другое дело, как ты сама относишься ко мне...

Он запнулся, и Валя вдруг увидела, что Бессмертный покачнулся. Ноги его подогнулись, и он чуть не осел на настил из еловых плашек, служивший в землянке полом.

Валя подхватила Бессмертного и горячо, сквозь слезы прошептала:

— Саша, милый мой! Я боялась признаться даже самой себе, что люблю.

Бессмертный неожиданно для Вали высвободил свои руки и крепко обнял ее. Она закрыла глаза и прижалась к горячей щеке юноши.

И тут тихо скрипнула дверь в землянку. Бессмертный и Валя разняли руки и испуганно оглянулись. На пороге стоял комиссар Шилов.

— Ого, поздравляю, Бессмертный! — И тут же вино­вато добавил:— Простите, некстати я. Да вы не стесняй­тесь, мы же не дети...

Комиссар был в новом кителе, без погон. Широкий офи­церский ремень с портупеей делал его стройным и щего­леватым. Худощавое, оживленное лицо его было тронуто первым весенним загаром.

— Давай присядем, Бессмертный. Тебе еще не стоит долго быть на ногах. Вот тут интересный материал в не­мецкой газетке.

— Я пойду,— тихо сказала Валя.

— Подождите, что вы! — позвал ее Шилов.— Вы нам не помешаете. Наоборот, вам же все это известно...

Валя вернулась и присела рядом с Бессмертным на твердый деревянный топчан.

Комиссар отдал газету Бессмертному, ткнув пальцем в небольшую заметку под заголовком «Wunderbare Opera­tion bei Goluby», а сам взял крепкую, из-под топора табу­ретку и подсел к топчану.

— Вот послушайте. Тут мне перевели дословно.— Он достал из кармана кителя сложенную четырежды бумаж­ку, развернул ее: — «Операция у деревни Голубы — бле­стящий пример нашей тактики борьбы с партизанами, раз­работанной талантливым полководцем, генералом Маннштейном. За поврежденный мост... (— Слышите, повре­жденный!)... они заплатили кровью своих пятидесяти (— В десять раз преувеличили, брехуны!..) отборных бойцов. Но что особенно важно, в этом бою погиб — сгорел в огне — известный вожак и головорез по кличке Бессмерт­ный, отличавшийся неуловимостью и агрессивностью и причинявший немало хлопот на наших коммуникациях. (— Неплохая аттестация, правда, Саша?) В этом бою отличились обер-ефрейтор Хаммер, который...» Ну, тут чепуха... Когда это писалось? Больше месяца назад. Вряд ли они сами поверили в свою выдумку. Как, Бессмерт­ный?

Тот поднял голову — в глазах его появился азартный блеск, как у человека, выходящего один на один с опасным зверем. Он стукнул себя по коленям сжатыми кулаками хриплым голосом сказал:

— Если и поверили, то я их скоро разочарую.— И мяг­че, глядя на Валю, добавил:— Лишь бы мой доктор долго не держал меня на привязи.

Валя не улыбнулась. Она знала: для них начинается тревожное время.

12

Земля была устлана бурой листвой, сухим рыжим па­поротником, длинной, перепутанной, как ржавая проволо­ка, травой, сеткой истлевших веток. Из-под этого перепрев­шего за многие годы одеяла там-сям проглядывал блед­ный, словно вымоченный, мох, кривые стебельки ягодни­ка. Острыми зелеными иголками торчала свежая молодая травка.

Деревья еще не распустились, были грязно-серые и чет­ко вырисовывались на фоне густой зелени молодого ельника. Вербы только что распушили свои мягкие «котики», над ними дзынькали первые смелые шмели. На пупышках орешника можно было заметить розовые усики. Пушистые «котики», только дотронься до них — осыпались на землю, сея чуть заметную пыльцу. Из почек на березе вот-вот го­товы были показаться молодые листочки, но береза что-то медлила — может, ждала, пока пройдут весенние, такие ненужные, но неминуемые морозы. Возможно, этой осто­рожности она научилась у дуба — тот все никак не осме­ливался сбросить свое старое пожухлое убранство, все ждал, пока хорошенько пригреет солнце и отойдут от хо­лода корни.

Дуб не спешил, так как по небу сновали, будто выли­нявшие после зимы коровы, неприветливые лохматые тучи. Из них на землю, чуть слышно шурша, временами сыпался мелкий, что крупа, снежок. И тогда еще больше тянуло стужей от сырых низин, от затененных густыми елками, с остатками ноздреватого ледка, впадин, хотя на дворе сто­ял уже конец апреля.

Птиц было мало, и голоса их не оживляли лес. Только где-то вблизи, однообразно и быстро, словно капли падали в таз с водой, слышалось бесконечное:

— Тюй, тюй, тюй, тюй...

А через несколько шагов Валя уловила уже совсем другое:

— Тюк, тюк, тюк,— будто кто-то упрямо загонял гвоздь маленьким молоточком. И больше совсем никаких звуков.

Валя шла, прислушиваясь к жизни леса. Тропинка пет­ляла, меняла направление, и Валя боялась, как бы не сбиться с дороги.

Сегодня было воскресенье, базарный день, и Валя на­правлялась в город, держа в руке небольшую кошелку с де­сятком яиц в ржаной мякине. Это было на всякий случай: продавать или покупать что-нибудь Валя не собиралась — более важные дела вынуждали идти туда, откуда не всегда можно вернуться. Она исполняла приказ командира отряда.

В последнее время Валя часто упрекала себя за бездей­ствие, за то, что словно прячется от опасности, отсиживает­ся в тепле. Ей казалось, что она ловит на себе суровые, осуждающие взгляды людей, которые каждый день ходят на встречу со смертью, возвращаются, а ведь могут и не вернуться.

Было около полудня, когда Валя пришла на рыночную площадь. Рынок выглядел бедно: кое-где с крестьянских возов мужики продавали вялую картошку, кусок тонкого сала, отощавшего поросенка. За прилавками сидели в ос­новном старухи и пожилые женщины, торговали молоком, маслом или яйцами. Изредка можно было увидеть семе­на — огурцы, фасоль, даже кукурузу. Весна приносила но­вые заботы крестьянкам.

Между возами, приглядываясь, прохаживались пьяные полицаи.

Валю бросало в дрожь от одного их вида — она не при­выкла встречаться с ними вблизи.

Обойдя молочный ряд, Валя побродила по площади, снова подошла к молочницам, но женщины с обвязанной головой и бидоном молока все не было. Валя начинала уже волноваться. Правда, у нее был и адрес, однако им она могла воспользоваться только в исключительном случае.

Валя стояла, разглядывая группу женщин, которые о чем-то спорили, торговались и лезли с руками в корзину, стоявшую перед седой морщинистой старухой.

Вдруг Вале бросилась в глаза женщина, повернувшая­ся к ней спиной. Поставив бидон на длинную лавку, она полезла в карман старого мужского пиджака, в который была одета, и достала оттуда черную косынку. Сначала встряхнула ее, а потом, сложив вдвое, начала завязывать, как повязку, вокруг головы.

Валя встрепенулась: она... Не отводя от нее взгляда, Валя направилась в ту сторону, повторяя про себя слова пароля, как вдруг почувствовала, как кто-то тронул ее за руку.