Владимир Домашевич - Меж двух огней

— Кончай курить! — подал голос сержант.

Лукашик раздавил толстый окурок о подошву мокрого ботинка и поднялся на ноги.

Отделение тронулось с места. Глухо стучат ботинки, изредка брякает черенок лопатки, ударившись о винтовку.

Все молчат. Впереди, как и раньше, идет сержант Бу­катов, за ним чуть успевает кряжистый Кидриляев с тя- желым ручным пулеметом на плече. Следом, вытянувшись в линию, шагают, не разбирая дороги, остальные бойцы.

Без приключений, не дождавшись сигнала разведчиков, вошли они в деревню и остановились во дворе край­ней избы.

Дверь в сенях была заперта. Постучали. Из окна вы­глянуло женское лицо, потом звякнула щеколда. Испуганная бабка смотрела на солдат и молчала, беззвучно шеве­ля губами.

Сержант спросил у нее, есть ли в деревне немцы. Она ответила, шепелявя, что вчера были, а сегодня — кто их знает, вроде бы не слыхать.

Сержант поблагодарил. Он знал, что полагаться на све­дения, полученные от старой бабы,— то же, что идти по кладке с завязанными глазами. Поэтому они спросили про немцев еще в одной хате, и им ответили так же: были, но поехали дальше, на север, в сторону местечка.

Взошло солнце, стало быстро высушивать росу и при­гревать спину. Бойцы шли по узкой дороге через поле, засеянное яровой пшеницей. Она была еще зеленоватая, но усатый, как у ячменя, колос начинал уже наливаться. Далеко-далеко тянулось ровное рыжевато-зеленое море.

Лукашик сорвал несколько колосков, растер в ладонях, сдул ости и мякину и бросил в рот маленькие зернышки. Когда-то, еще мальчишкой, любил он забраться куда-ни­будь поглубже в поле, лечь в борозду и лущить колосья, как подсолнечник. А то еще положит колосья в карман или за пазуху и наблюдает, как они сами вылезают на­верх. Это его всегда удивляло: как это колосья умеют ползать?

Внезапно послышался гул самолетов. Сержант скоман­довал: «Воздух!» — и все залегли. Но оказалось, летели на­ши, летели медленно, с натужным ревом. Три бомбовоза держали курс на юго-запад. Бойцы, задрав головы, прово­жали взглядом знакомые силуэты тяжелых машин. Вдруг откуда-то сверху из-за облака вынырнул и пошел вниз ма­ленький серебристый самолет. Никто не успел ни о чем подумать, как он начал пикировать прямо на звено бом­бардировщиков, выпуская в них очередь из пулемета. Он пролетел вниз и еще не вышел из пике, как одна наша машина как будто нырнула, и из правого ее мотора повалил густой черный дым. Быстро теряя высоту и кренясь, самолет снижался. Бойцы ожидали, что вот-вот забелеют купола парашютов, но их не было. И не успел, казалось самолет коснуться земли, как от мощного взрыва содрогнулся воздух и ввысь взлетело целое облако дыма.

А вражеский истребитель опять набирал высоту. Со звоном и оглушительным ревом он свечкой взмыл в небо, перевернулся на спину и снова ринулся в бой. Снова отры­вистая очередь из пулемета, снова веер дыма у хвоста на­шего самолета...

Третий бомбовоз, не меняя курса, летел дальше. Он не собирался разгружаться, будто не видел, что делается кругом.

Вражеский самолет атаковал его на этот раз сбоку, но, видно, из бомбардировщика ударили пулеметной оче­редью. Самолет на миг отстал и начал набирать высоту. Все повторялось. Пике... Свист и рев... Длинная очередь...

Бомбовоз начал снижаться, но дыма не было видно. А немец кружил над ним и все осыпал его градом пуль.

С окаменевшими лицами следили бойцы за этим не­равным поединком. Больно было смотреть, как машина, переваливаясь с крыла на крыло, планирует к земле.

Немец сделал еще один разворот, дал очередь, но ко­ротенькую, в три патрона. И больше выстрелов не было слышно... Наш бомбовоз медленно выровнялся и начал плавно снижаться. Вот он совсем спрятался за леском. Невольно все замерли, ожидая взрыва, но было тихо. Только над тем местом, где исчез наш самолет, кружился вражеский истребитель, выслеживая недобитую жертву.

4

Дальше шли хмурые и настороженные.

Неожиданно позади прозвучало несколько выстрелов. Все стали как вкопанные, не дожидаясь команды. Было ясно: Кныш и Валуев в опасности.

Сержант приказал разделиться на три группы и спе­шить на выручку к товарищам.

По пшенице, пригибаясь, бойцы разомкнулись влево и вправо от дороги, по которой только что шли.

Не прошли они и двадцати шагов, как там, где недавно слышались первые одиночные выстрелы, поднялась друж­ная стрельба. С винтовочными выстрелами смешались автоматные очереди, потом бухнула граната, за ней — вто­рая, затрещал пулемет.

Когда из-за горки вынырнули крыши изб, сержант при­казал всем остановиться и послал в деревню Лукашика и Чижова.

Сначала разведчики шли пригнувшись, потом пополз­ли. Ползти тяжело, неудобно: мешают длинная винтовка со штыком, сумка с гранатами. Пот заливает глаза, спол­зает пилотка, и Лукашик то и дело сдвигает ее на заты­лок; болят колени и локти — поле сплошь усыпано кам­нями.

Глухо шелестит пшеница. Лукашику кажется, что он ползет уже целую вечность. Рядом слышно, как тяжело дышит товарищ — тот не отстает, будто кто-то подгоняет его. Лукашик пилоткой вытирает пот, что градом катится по его лицу. В пшенице душно, как в мешке,

Прячась в бороздах, огородами, за строениями, Лукашик с Чижовым пробрались в деревню к небольшому зда­нию школы. И тут они замерли. На школьном дворе стоя­ли два пестрых броневика и несколько мотоциклов с ко­лясками. У колодца умывались немцы, развешав свою одежду и оружие. Дверь школы была открыта, и оттуда тоже выходили гитлеровцы. Вот один, откормленный, ко­ренастый, без мундира, в широких штанах-трубах с под­тяжками, выскочил на крыльцо с ведром в руке и побежал к колодцу. Со смехом и шутками ему наполнили ведро, обрызгали из бочки, и он снова поспешил к школе, огля­дываясь и скаля зубы.

Лукашик с Чижовым переглянулись...

У крыльца стоит часовой. Из-под глубокой угловатой каски торчит только нос. Суконный серо-зеленый мундир с огромными карманами перехвачен широким кожаным ремнем с пряжкой. На ремне навешаны патронташи, ко­жаный чехол для лопатки, широкий ножевой штык, ма­ленький пистолетик, фляжка, обшитая сукном, через пле­чо — жестяная банка с противогазом. Крепкие юфтевые сапоги с широкими голенищами...

Лукашик невольно осматривает себя, потом Чижова. Как «бедно» они выглядят в своем хлопчатобумажном об­мундировании, с брезентовыми ремнями, с обмотками, с одним только кожаным патронташем!..

И обыкновенная человеческая злость закипела в груди Лукашика от этого сравнения. «Небось, повоюешь с таки­ми. Сразу чувствуется подготовка... А мы все кричали о мире, строили фабрики, выпускали трактора, а не танки».

Чижов положил жилистую руку на прицельную плав­ку его винтовки и шепнул: