Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

Хорошая у них собралась бригада. Надежная. Владимир Лапчук, старший нагревальщик, балагур и заводила, председатель профбюро смены, пришел в бригаду из армии. Гулевич Владимир, первый подручный вальцовщика, этот поопытней. Чуть где горячее дело — берут старшим в другую смену.

— Боюсь: уведут совсем, — вздыхает Клим Самар и добавляет: — Они у меня не держатся долго.

Но это же конечно притворное сожаление. Не держатся потому, кто под крылом у Самара они выросли, выучились, приобрели черты характера, без которых нельзя на прокатном стане: трудолюбие, железную дисциплину, великое чувство товарищества. Так вот ушел в другую смену Александр Карелин. Теперь он там старший вальцовщик и уже учителю своему на пятки наступает. В других сменах работают люди, выпестованные Самаром.

Бригада его соревнуется с бригадой Гирича Александра Ивановича. На этом же стане, только клеть другая. Клеть у того в хорошем месте: воздуха побольше. И когда Клим говорит Гиричу о том, что де условия у тебя получше, потому и дал за полугодие на двадцать тонн металла больше, тот ворчит:

— Зато народ у тебя в бригаде покрепче. Ты ведь все одно к концу года обойдешь.

Вечерами дома, закрывшись в комнате, он погасит свет и подолгу смотрит за окно. Отсюда виден ему завод и зарево, и дымы над прокатным цехом. И уже по дыму он знает, если запарка на стане или, наоборот, легкая дымка вьется, значит все в порядке. «Что главное для вальцовщика? — думает он. — Все-таки главное — душа. Без души металл горбастый пойдет».

Младшая дочка Оксана скребется в дверь:

— Папа, ужинать.

Садясь за стол, он думает: бригада отличная, даже «противник» Гирич признает. Отчего же мы не можем его сегодня обойти? В чем загвоздка? Он хочет и должен разобраться во всем до конца.

Раньше у них в смене работал вальцовщиком Владимир Иванович Разумов, добродушнейший человек. Он сейчас парторг цеха. Пошел к нему Клим. Вместе стали кумекать что и как. И родилась в общем не новая, но важная мысль — плохо заботимся о техническом прогрессе. А надо настойчиво двигать дело, так успешно начатое с легкой руки Леонида Степановича Рожко. Постепенно разработали и внедрили ряд технических новшеств. Оснастили автоматикой черновую клеть. Установили роликовые дублеры. И теперь тут ручного труда нет (раньше тут пятеро стояло). Народу в бригаде почти наполовину сократилось.

Теперь, проходя мимо диспетчерской на смену, Клим Самар смотрит на табло: как там у Кружаева? Опять он первый в мартеновском? Ах, черт...

Но прежде чем достичь успеха и в цехе, и на заводе, Климу придется пережить еще немало испытаний.

Все в тот день началось, как обычно. Прокатчики перед сменой, дожидаясь пока придет мастер, забивали «козла» на столе в красном уголке. Мастер Николай Пивовар, большерукий, немногословный, в очках, поздоровался, спросил:

— Ну, как отдохнули?

Он это всегда спрашивал. Ему в самом деле хотелось, чтоб на смену приходили хорошо отдохнувшими: ночь выстоять на клети непросто. Он сказал о задании, расставил людей, и они пошли на стан. И смена началась, как обычно. А под утро случилась авария: недогрели металл, и сломался вал, развалился на две половины, а он весом в шесть тонн. Менять надо, вытаскивать тросами. Все взялись, и только один встал на дыбы — Саша Панов. Лучший друг Клима Самара:

— Я не ломал. В конце концов ремонтники для чего?

— Так простоим же больше.

— Я с ног валюсь.

— И другие устали.

Гулевич не выдержал:

— В конце концов бригадир тебе приказывает! — он кивнул на Самара.

— Не хочу и все. Не мое это дело.

Тогда Клим скупо сказал:

— Иди к мастеру. Я отстраняю тебя от работы.

И все. Они управились часа за полтора. А утром Клим пришел со смены и целый день не мог сомкнуть глаз. Он думал о человеке, о своем друге, о его поступке. Он расценивал его, как предательство. Я спросил его:

— Не слишком ли жестоко?

— Нет, — ответил Самар.

Далекие эти места поражают громадой расстояний, буйством природы, грандиозностью каждодневных свершений. Но больше всего — цельностью человеческих характеров. На Дальнем Востоке, как мне кажется, свои мерки. Мне потом приходилось встречаться с лесорубами и речниками, партийными работниками и учителями, и я видел, как ценятся здесь в человеке надежность, твердая верность убеждениям, данному слову. И — обязательность. Раз сказал — сделает. Обязательность ли в работе, в отношении к другу, к слову, сказанному сынишке. И если вникнуть глубже: какой это великий дар для окружающих — твоя обязательность...

А что же Александр Никитович Кружаев? Как он поживает, пока Клим Самар завоевывает свое место в жизни, втайне равняясь на него. Кружаев сегодня знатный сталевар. У него дома пьем чай с необыкновенно вкусным вареньем, сваренным из вишни, которая растет прямо у дома, где живет Кружаев, говорим о Климе Самаре.

— Упорный чертяка, — одобрительно отозвался о нем Кружаев. — Хочет многого добиться. И добьется: умный, напористый, твердая рука, людей может повести за собой.

Я сказал, что многое он перенял у Кружаева. Тот рассмеялся:

— А я, думаете, у него нет? Мы же одногодки, учились вместе. И хоть видимся нечасто и работаем в разных цехах, а как-то так повелось, неприметно по-хорошему следим друг за другом.

С веранды дома, где живет Александр Никитович Кружаев, как из окна квартиры Клима Самара, тоже виден завод. Они оба на виду у огня. Принято считать, что сталь без шлака не бывает. А может, бывает?..

1976 г.

— ...Ну приезжаю я, значит, вот на этот самый рудник, куда сейчас едем, у них там ЧП — авария. Стали разбираться... А потом партийное собрание, бюро горкома. Главного инженера сурово наказали. Трудный был разговор — мужик-то толковый, честный. Давно его знаю: я сам на Талнахе и взрывником, и бурильщиком работал. Я тоже настаивал на наказании: работа есть работа.

Перегудов, секретарь горкома, повернулся в машине: очень белым днем, у которого не было ночи, ехали мы из Норильска в Талнах.

— Да, вот оно как в жизни бывает. Позже наказание сняли, и человек сейчас — директор этого же рудника, а мой сын теперь у него на практике.

Дальше ехали молча. Но что-то до конца недосказанное, какая-то незаконченность мысли была в словах Перегудова, и я спросил:

— Вас тревожат их взаимоотношения?

Александр Иванович немного подумал:

— Нет, совсем другое. Вот мы все — работа, работа. А ведь она же не только, так сказать, ради хлеба единого...

Не знаю, отчего, но запал в душу тот случайный дорожный разговор и вспоминался еще не раз во время других таймырских встреч.

Все было просто, как в сказке. Приехал на завод министр. Пошел по цехам. Узнал Григорьева.