Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

Разве мало? Ну вот, опять же поселок Двинский поставили, в других местах, вокруг которых лесные запасы истощились, — где мог, добивался, чтоб совхоз рядом создать, в Козельшино вон промысел какой-никакой наладили, в Пункшеньге — животноводческая ферма. И все-таки, все-таки...

Так был ли белый конь?

...Когда они прощались в Двинском с тетей Настей, в ее светлой и по-русски уютной современной квартире, она сказала:

— Я ведь, Петр Федорович, всю войну в лесу проработала: без мужа, с четырьмя маленькими — на газочурке, на валке, сучкорезом.

— А я знаю, — ответил Журавлев.

Тетя Настя зорко глянула на него:

— То-то хорошо, что знаешь. Ты мне еще тогда медаль вручал.

— Помню.

— За память — спасибо, — просто сказала тетя Настя.

Нет, он и на новом месте не забудет их: тетю Настю, Максимова, Ермолина и всех-всех, с которыми прожил эти нелегкие годы.

1983 г.

— А что было потом?

— Потом меня сняли с работы, исключили из партии. Вот он предложил исключить...

Мирзоев жестом показал на стоявшего поблизости Мустафаева. Когда мы с секретарем райкома партии Мустафаевым поехали дальше по Кюдринской долине в сторону гор и я спросил его о Мирзоеве, тот ответил:

— Да, была с ним история...

Иной раз случится в жизни эпизод мелкий на первый взгляд, но западет тебе в душу, и ты часто именно его почему-то вспоминаешь... В то августовское утро семьдесят седьмого года райкомовский шофер подкатил к дому секретаря и, когда Мустафаев сел в машину, привычно спросил:

— Куда?

— В Шемаху.

Шофер машинально тронул машину и вдруг затормозил от неожиданности:

— Значит, все это верно?

— Верно, рекомендуют меня туда секретарем.

Мустафаев видел в зеркале огорченные глаза водителя. Как только выехали за околицу Ханлара, вдруг влетел камешек в переднее стекло и на мелкие осколки. Притормозив, шофер мрачно сказал:

— Плохая примета. Может, вернемся?

Даже теперь, спустя несколько лет, как часто вспоминается Мустафаеву во всех подробностях то утро: подсиненный рассветный туман в долинах, осколки стекла на мокром от росы капоте машины, озабоченное лицо шофера и его: «Плохая примета». Только на миг мелькнуло: «Может, к вечеру выехать?» Но мгновенно, как бывало когда-то в армии, когда очень что-то нужно — взял себя в руки, спокойно сказал:

— Ладно тебе, Армо. Трогай.

Так и приехали в Шемаху с битым стеклом.

Район новый секретарь принимал трудный. Его предшественник, мягко выражаясь, сильно тут проштрафился. А еще хуже было другое: он посеял недобрые семена в душах многих людей. Безнаказанно процветали приписки. Секретарями парткомов во многих хозяйствах рекомендовались те, кто устраивал руководителей этих хозяйств. Район шел так себе — ни шатко, ни валко. И с этим свыклись. «Можно лучше. А зачем?»

Целых полмесяца Мустафаев ездил с членами бюро по хозяйствам, смотрел, изучал, приглядывался к людям, и они приглядывались к этому решительному, плотному человеку с крепким лицом, седыми висками. Сразу его понять было нелегко. Он мгновенно мог стать и добрым, и жестким, и веселым. Одни про него говорили так:

— Увидите, не лучше старого будет.

Другие вообще ничего не говорили.

Уже имея за плечами большой опыт партийной работы, он понимал — чтоб повернуть и повести за собой людей, нужен крепкий актив партийцев. Тут-то, пожалуй, начиналось самое главное.

Пришел как-то Кидаят Исмаилов, Главный зоотехник сельхозуправления.

— Да, Фейруз Раджабович, нелегко тебе, вижу. Я попытался было прижать кое-кого, не вышло при прежнем секретаре. Не давал мне развернуться. Ну да не в этом дело: надо район поднимать. Готов взять любой совхоз.

Посидели, поговорили: деловой, знающий человек. Дня через два Мустафаев спрашивает председателя райисполкома:

— Что за человек Исмаилов?

Жмется председатель: как сказать, не то чтобы, но и... Мустафаев на заседании бюро райкома предложил назначить Исмаилова председателем откормочного объединения. Члены бюро — против. Мустафаев начинает их уговаривать. Долго убеждал, до полночи заседали. Утвердили.

Исмаилов провалил-таки дело, оказался просто демагогом.

Мустафаев, пересилив себя, сказал второму секретарю Лазимову:

— Наверное, осуждаете меня? Ошибся я с Исмаиловым.

— Нет, почему же? Сами знаете, сколько надо соли съесть с человеком, пока узнаешь его до конца.

Мустафаев сумел оценить деликатность Лазимова.

И все-таки, ожегшись на молоке, не хотелось дуть на воду. А это было так непросто...

Вглядываясь в жизнь, в то, что происходило в районе, Мустафаев все больше убеждался, как не просто переубедить людей, что нельзя жить по-старому. Сколько они возились с одним опытным председателем колхоза. Привыкнув работать по старинке, никак не мог усвоить элементарные азы хозяйственной демократии и дисциплины. «Поймите, товарищ Мустафаев, у нас колхоз, — спорил он с секретарем, — а значит, я в нем хозяин». «Но есть Устав, есть мнение собрания». «Какое мнение, если хозяин в колхозе председатель?» Не прижился. Ушел. Работает пчеловодом. Как-то заезжал Мустафаев к нему на пасеку, спросил:

— Что, доволен жизнью?

— Да как сказать? Ты вон как район повернул, сейчас бы интересно с тобой поработать. Да, видать, поздно...

Как нелегко давался этот новый поворот в жизни района. Мустафаев понимал: что бы ни говорил, что бы ни обещал, к чему бы ни призывал — надо, чтобы люди увидели конкретную цель, дело, которое было бы им очень необходимо.

Однажды рано-рано, на зорьке, он поехал на виноградники по соседству с Шемахой. Глядит — человек возится у шпалер. Подъехал, поздоровался. Мужик, видать, крепкий, в кепке-аэродроме, в резиновых сапогах. Орудует лопатой: делает смесь навоза с суперфосфатом. Искоса глянул на Мустафаева:

— Бери лопату, помогай.

Взялись вместе. А уже потом познакомились и поговорили. Агамамед Ахмедов сказал, что сам он работал в долине, теперь вот тут виноградарем, в совхозе. Десять гектаров у него на не поливном участке.

— Как же управляешься? — удивился Мустафаев.

— А у меня десять детей: пять сыновей и пять дочерей. И жена Фанара. Вчера вот вернулась из Шемахи — мешок ботинок привезла — всем сразу. Жена у меня молодец. Все дети в комсомоле. Еще один зять. У нас тут как второй дом. В прошлом году по двести с лишним центнеров винограда с гектара получили. Спасибо тебе — это ты нас с водой надоумил.

— А больше бы дал?

— Триста дам.

— Ну да?

Забегая вперед, скажем, что спустя четыре года на этом самом месте, где они сейчас сидят, друг Фейруза Мустафаева — Агамамед Ахмедов получил рекордный урожай: по 367 центнеров винограда с каждого из десяти гектаров.

А дальше Мустафаев, которого попросту тронула веселая и доверчивая открытость этого человека, рассказал о себе. Отец у него чабаном был в Ханларе, и тоже у него было десять детей. Сам Мустафаев окончил школу, работал чабаном. Потом девять лет бухгалтером в совхозе.