Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

— Небось, сняли Журавлева.

— Да нет, на повышение.

— Какое повышение? Заместителем.

— Но Архангельск же — не наш Емецк.

— Зато в Емецке он был сам себе голова.

— Сняли, сняли нашего Петра Федоровича. Старый стал...

— Не может быть, опыт...

— Что опыт? Начальству не угодил — и по шапке.

— Жаль.

Впрочем, последнее, насчет сожаления, Журавлев, как и весь этот разговор, сам нафантазировал.

Поглядывая по сторонам, он вдруг по каким-то неуловимым приметам — легкости и прозрачности воздуха, синеве неба, прожелти в траве замечает, что вот уже и лето на излете и скоро осень.

И еще он думает про то, что же и кого оставляет в Емецке... Да, леса они тут вырубили много. Это ж сколько извели леса за то время, пока стоял у «руля» он сам! Впрочем, почему же извели?

Журавлев беспокойно заворочался на сиденье. Вот чертова работа. В былые годы лесоруб — это ж романтика. Сегодня он чуть ли не личный враг любого и каждого: изводит лес. Ну а куда же без дерева?

Ах, если б только эта забота человека в лесу. Двадцать лет рубил Журавлев лес на берегах Двины. Этот лес шел на экспорт, на стройки страны, в народное хозяйство. Люди получали награды за свой труд. Но лес тот срубили и свезли, награды вот как у него: в ящиках столов, в шкафах. А люди? Что с людьми, которые остались в тех старых поселках лесопунктов, о которых гремела когда-то слава, где каждый из тех стахановцев и ударников пятилеток, как и он, Журавлев, может, так же мысленно въезжал в лесной поселок на своем белом коне? У каждого из нас был в жизни белый конь...

А ведь они с парторгом давно думали о том, как людям жить дальше. Вон еще когда заложили новый лесопункт Двинский на правом берегу реки.

Мы были в Двинском с Журавлевым в гостях у тети Насти. Семидесятилетняя Анастасия Васильевна Старицына всю жизнь проработала в лесу. Пятеро ее сыновей и внуков работают шоферами на лесовозах. Еще четверо правнуков мечтают об этой профессии. Правда, по малолетству они пока вынуждены или изнывать за партой, или посещать детские сады.

Поселок лесопункта Двинский — это добротные кирпичные здания клуба, школы-десятилетки, столовой, светлые дома, общежития, больницы.

— А помнишь, тетя Настя, как уговаривали тебя сюда ехать? — спросил Журавлев. — Хорошо ведь!

— Хорошо-то хорошо. Ладно я родом из других мест. А как другие: деды ведь их по тем деревням родились и померли, родной угор. Это как же его с кровью-то отрывать.

Журавлев стал ей говорить про то, что жить-то в новом поселке лучше: тут тебе и газ, и свет, и культура. Выходит, правильно поступили, что вот перевезли ее из старой деревни в новый современный поселок?

Старая женщина подумала и ответила:

— Со мной, может, правильно. А с другими? Как им быть? Ну, да бог вам судья.

Сноха, собиравшая на стол, сказала:

— Мама, при чем тут бог?

— Так это я к слову... Вот лес вырубят, куда человеку деваться?

Не первый это был разговор. И не последний у Журавлева с людьми.

В Калажме вот лесоучастку конец, надо уходить на новые места. Все глядели на вальщика Максимова. Он тут человек уважаемый. Родом отсюда. Всю жизнь в лесу. Ему за пятьдесят пять, а на пенсию еще не хочет. Но и то сказать, одиннадцать детей, да и родное подворье. Как его оставишь? Уговорили, перебрался на новый лесопункт. За ним потянулись другие. Многие приехали в Двинский.

Но сколько еще таких лесопунктов, выработанных ими там, где лес уже на исходе? Как там жить людям, где никакой жизни, кроме леса?

Незадолго до отъезда Журавлева из Емецка пришел к нему Ермолин Андрей — знаменитый бригадир с лесопункта Почтовое, положил кепку рядом с собой на стул, крепко потер затылок:

— Вот посоветоваться хочу, — начал, откашлявшись. — На пенсию думаю подавать.

— Что так? Максимову вроде поболе твоего — не собирается еще.

— Максимов, он жилистый. Мы вырубились, считай, дочиста, лет на пять запасов осталось. Рыскаем: в одном месте кусок тайги остался, в другом. А двадцать тысяч кубов в год дай. Сейчас вот вахту на Мехреньгу возим часа два-три в одну сторону, а с радикулитом в лесу сам знаешь как. В моем возрасте тем более.

Журавлев слушал бригадира и вспоминал, как гремел когда-то лесоучасток Почтовое, один из старейших в леспромхозе. Помнится, когда вручали тому же Ермолину орден — чуть не заплакал. В Почтовом весь род Ермолинских. Брат на лесовозе, сын механиком. Кто еще там? Да еще четверо братьев Осмолковских: знатные шоферы. У них там добротные дома. В поселке клуб, комбинат бытового обслуживания, школа-восьмилетка.

Ермолин снова откашлялся, напомнил о себе:

— Ну, уйду я на пенсию, скажем. Лес кончается, молодежь из поселка разбежится кто куда. А мы, значит, как?

— Так, может, тебе переехать сейчас в Двинский, — посоветовал Журавлев. — Новый, перспективный лесопункт.

— В Почтовом все наши корни. В Почтовом останусь.

Поднялся и стал прощаться.

Журавлев спросил:

— Так ты чего все-таки приходил-то, Андрей Миронович?

— Узнать хотел: какие мне документы на пенсию собирать...

Нет, думает сейчас по дороге из Емецка Журавлев: не за тем приходил к нему Ермолин, за другое у него душа болела: за судьбу родимого Почтового.

Давно и долго рубим лес на Севере. Да без этого и нельзя. Правда, есть золотое правило: срубил дерево — посади новое. И это делается, в том числе и в архангельских местах. Но это же не юг, где дерево растет и зреет все-таки скорее.

Лес нам нужен позарез, и он тут близко от главных центров страны. Но, как и все в природе, лесные кладовые не бездонны. Вырабатываются леса, фронт добычи леса продвигается дальше, на Север. По этому поводу много разговоров. Одни говорят: хватит, испокон веков лес на Севере рубим, может, дадим отдохнуть маленько? Может, перекинуться больше в Сибирь, на Восток? Опять же беда — за морем телушка полушка, да перевоз рубль. С перевозом-то туго. Порожняка не хватает. Так, может, в порожняк тот больше средств вложить, глядишь, а северный лес-то и передохнет...

В тот последний свой приезд в Двинский Журавлев по этому поводу услышал от тети Насти Старицыной: бог, мол, вам судья, что сорвали с родного места. Бог-то шут с ним, тем более, что его и нету вовсе. А не лучше было бы, скажем, в Почтовом поставить подсобное хозяйство, а в Павлово — пахотные земли рядом. Тоже будет чем занять людей. А в других местах — поделки разные из дерева, как на Украине, — все занятие для пенсионеров. И опять те же мысли. Да, Журавлев, много ты леса дал стране, погуляли тут твои леспромхозовские с бензопилами по тайге; оставляя за собой голые места.

А много ли ты сделал для тех, что остаются теперь здесь, на вырубках, в опустевших леспромхозовских поселках?