Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

— Придется тебя туда перебросить. Молодые, понимаешь, еще в курс не вошли, а некоторые из наших стариков подраспустились.

Потихоньку-полегоньку сколачивал Мирошников смену. Начали вводить коэффициент трудового участия. Старики было заартачились: это что ж, мол, мы будем горбатиться на желторотых? Напарник Мирошникова, добрый, честный парень, им в ответ:

— Сами-то с чего начинали?

— Так когда это было.

— Мало вам Мирошников помогал.

Двое вообще ушли из бригады. В начале месяца смена простояла: одно не ладится, другое не клеится. Сейчас все пошло по-другому: Мирошников наводил дисциплину в смене. Забурили забой, свободная минута, Мирошников: «А ну, ребята, пойдем помогать взрывникам заряжать забой». Или сам станет на лебедку. А то присядут ребята, кончив дело, он попросит: «Давайте на очистке пошуруем: все скорее дело пойдет».

Облачившись в робу, заправив лампу, прихватив «тормозок» с обедом, он вместе со всеми спускается в шахту. Потом они едут в тесном вагончике электропоезда, еще пять — семь минут — и на месте. Начинают настраивать забой. Подтягивают вентиляционные рукава, ломиками отбирают заколы.

Рядом кто-то спросил:

— Что, Алексеич, сын приехал?

— Прибыл.

— Ну, значит, будет кому батю сменить.

Мирошников чуть не охнул: это ж прямо как на больную мозоль, ответил односложно:

— Он на каникулы. И потом — специальность не наша.

И чуть позже в гуле перфораторов, в пыли и сутолоке работы стал думать. А чего это, собственно, я переживаю? Парень на ногах, хорошая специальность будет. Ну не пойдет по моим следам, что ж? Может, из него архитектор выйдет лучше, чем из меня проходчик.

Возвращается со смены и опять начинает думать про то, что вот все у него есть — и квартира в Норильске, и кооперативная на материке, и «Жигули», а Сашке это все вроде бы «до лампочки», он все про то, каким должен быть дом на селе. Одно слово — архитектор. Да оно и хорошо.

А все-таки, все-таки хотелось бы, чтоб династия была горняцкая — Мирошниковых. Впрочем, стоп, а Лешка в третий класс перешел. Есть ведь еще и Алексей Мирошников.

...Что ж это я, все о детях и о детях. А может, и верно: для чего колготимся день-деньской, страдаем, радуемся, переживаем на работе? Чтобы жизнь была лучше. Вот год прошел, и пришел новый. Этот новый уже для них, для детей. И потому, наверно, переживает секретарь горкома Перегудов за своего, и Григорьев о своих печется, чтоб выросли порядочными люлдьми, чтоб не надломились, как Тимченко. И Мирошников о том же: есть, мол, еще младший, Алексей. Так это и хорошо: дети должны быть счастливее нас.

1985 г.

В Карауле по зыбкой лесенке в самолет взобрался мужичок в легком пальто, в летних ботинках (на улице был мороз под пятьдесят), сел на жесткую скамейку, подобрал под сиденье ноги и, казалось, задремал. Когда самолет поднялся и поплыла под крылом занесенная глубокими снегами тундра, а гул мотора стал потише, Барсуков спросил новенького:

— Не иначе, сессия райсовета закончилась, Василий Иванович?

Мужичок односложно отозвался:

— Ага, закончилась.

— Домой, значит, в совхоз.

— Ну да, — новенький открыл один глаз.

— Сколько рыбы-то взял нынче?

— Так что семь тонн.

— Ай да ловко врешь?

— Так мы с женой вдвоем промышляем.

— И то много.

Мужичок открыл оба глаза, сел попрямее:

— И всё-то ты знаешь, секретарь.

— Если бы все? — вздохнул Барсуков. Новенький помолчал. Он думал. Он был рыбаком и охотником. А Барсуков — секретарем окружкома партии, которого он знал много лет и не узнал сегодня, в самолете. Им предстоял очень важный разговор. Тот самый, которому оба в душе придавали важное значение. Василий Иванович Яр начал:

— Неладно выходит, Владимир Иванович. Сам видишь: рыба не идет, на песца всего два вездехода в совхозе. Дела нет. — Василий Иванович выпростал из пальто и показал задубленные от воды и мороза руки: — «Дикаря» надо промышлять. И себе польза, и государству. Я хотел на сессии выступить, а мне говорят, что, мол, Москва и то знает.

— Василий Иванович, это ведь дело не простое. Это государственное дело.

Василий Иванович спросил:

— А я на кого работаю, не на государство, что ли?

— Но и на себя тоже.

— Вот то-то, — подхватил Яр.

Давно идут разговоры в совхозах о промысле «дикаря», дикого оленя. Но при всей очевидности выгоды дело это и в самом деле не простое. Еще и еще раз обдумывают его в окружкоме, и сегодня, направляясь в тундру, долго и обстоятельно говорит о нем Барсуков со старым охотником.

О Василии Ивановиче Яре я знал от Барсукова раньше. Накануне поездки в совхоз мы сидели у секретаря дома. За окном по твердому, как железо, насту мела тягучая поземка. Говорили о нелегких условиях Таймыра. Жена секретаря, Надежда Дмитриевна, учительница местной школы, не очень прислушивалась к нашему разговору. Но раз как-то вставила:

— Какие теперь трудности? Вспомни Лескино — воду изо льда таяли.

Лескино — далекий северный поселок, они потом вспоминали, я заметил, часто. Там молодой полярник москвич Барсуков впервые увидел юную учительницу, там прошла их трудная, но прекрасная молодость. В Лескино же познакомились и с Василием Ивановичем Яром, тем самым, которого Барсуков встретил в самолете...

Надежда Ивановна готовилась к урокам: к занятиям по труду надо парусник сделать. Парус не получался. Владимир Иванович взялся помочь. Сделал лодку из пластилина, стал мастерить парус. Делал он все основательно, серьезно. Подумалось: «Как и все в жизни».

Посмотрите на карту страны, на ее Крайний Север, на Таймыр — этот гигантский полуостров, выходящий на самый край земли — к побережью Карского моря. Внизу — Норильск, жемчужина Заполярья. Рядом — порт Дудинка, ворота Таймыра. Еще выше — знаменитый Диксон. А все что правее — это тундра.

Вторую неделю гудела метель. Мощные снежные заряды остервенело крутились в тесных улочках совхозного поселка. Стены деревянных домов, окна сплошь были облеплены толстым слоем снега. Мороз стоял под пятьдесят. Директор совхоза Ноздряков позвонил секретарю партбюро Валентине Васильевне Коротченко:

— Ничего нового.

Директор подышал в трубку, коротко сказал:

— Я поеду. Да и по делам поговорить надо.

Давно не было вестей из бригады оленеводов Бориса Малюевича Яра. Вернулся с летовки с побережья, побывал на совхозном слете передовиков, забрал продукты и пропал. Приезжавший как-то в поселок по делам его соперник по соревнованию Хансут Харнович Яптунэ сообщил:

— Видел у Янадора, кажется, его стойбище.

— Что же не заехал?

Яптунэ простодушно ответил:

— Мы с ним в споре. Соревнуемся.

— А вдруг что случилось? Рация отказала?