Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

Поселок строился и рос у Чистова на глазах. И каждый раз, выходя из забоя, он дивился: утром только начинали крыть крышу, а к вечеру все готово. Он наблюдал за этим как бы со стороны. Его дело — проходка. Но как-то раз зашел к нему Ковалевич, тот самый, что сманил его в Майский. До этого он работал начальником участка в забое у Чистова, а теперь — заместитель начальника экспедиции.

— Петрович, — сказал он, — заводим подсобное хозяйство. Надо свиней из Магадана доставить. Не съездил бы?

— Почему я?

— Ты как-то говорил, что работал в сельском хозяйстве.

Чистов при этом только крякнул. Привез он свой необычный груз без всяких приключений на АН-12, в количестве тридцати пяти голов, и сдал по накладной Ковалевичу. И думал, что на этом все. Но теперь уже в балок к нему заявились вместе начальник экспедиции и его заместитель. Уговаривали перейти работать на будущий комплекс.

— Да вы что, мужики! — взвился Чистов. — Меня, проходчика?

— Некому больше.

— Хоть убейте.

— Петрович, — сказал заместитель, — я ведь тоже проходчик, а занимаюсь бог знает чем.

— Мне бы вот диссертацию защищать, — робко добавил начальник...

Они долго еще рисовали разные радужные картины про то, как завалят мясом поселок и будут даже изготовлять сальтисоны. Что это такое, Чистов не знал. Но оно его заинтересовало. Он обещал подумать. А через несколько дней трактор уже тащил балок Чистова к тому месту, где в будущем должен встать комплекс и при нем цех по производству загадочных сальтисонов.

Чистов, не раздумывая, засучил рукава и принялся за дело. Он сам построил клетки, провел свет и воду, сварил котел для кормозапарника. И началась для него новая жизнь. В поселке по этому поводу говорили разное: «Какой классный специалист пропал», «И охота была человеку в свинарник». А Чистов, между тем, жил себе тихо на отшибе в балке и ставил молча свое нелегкое хозяйство. Сдал первые килограммы мяса в рабочую столовую и в детский садик. А план на другой год — десять тонн, потому что теперь тут уже сто свиней, и рассчитывают, что будет триста и поселок обеспечит себя мясом. Вернее, обеспечит поселок мясом Чистов, потому что здесь, на комплексе, он в едином лице: свинарь, повар, теплотехник, плотник и даже сторож.

Я спросил Ковалевича:

— А как же цех по изготовлению сальтисонов?

Он рассмеялся:

— Это ж я, чтобы Петровича заинтриговать. Чтобы на Севере задержался.

Но не этим заворожил Чистова Север. Побродил он с геологами тут немало, жил по-разному, всего повидал. Но, наверное, первый раз столкнулся здесь с новым для него состоянием: почувствовал — делается в поселке все, чтобы люди оседали надолго. Может, навсегда. Потому что Север такая же наша русская земля, только чуть суровее и труднее. И не все ли равно, где жить? Главное, чтоб только хорошо и честно человек делал свое дело. А для этого надо, как в Майском, — хорошее жилье, детские ясли, клуб, зелень из теплицы, цветы по всем кабинетам, как в конторе экспедиции. И чтоб женщины на работе — только в туфельках. И клуб, и телевизор. А он, Чистов, имеет к этому касательство. Пусть там разное говорят люди — свинарник, мол, и прочее. В душе-то Чистов знает, что он геолог. И все тут.

В нем, в Чистове, как бы два человека. Один работает, не покладая рук, хлопочет, чтоб обеспечить мясом и детсад, и бурильщиков на вахте, ругается с начальством — почему урезали воду, и хочет хорошо заработать. А другой говорит: «Может, хватит? Угомонись. Может, на Дон пора, там поспокойнее».

Но, а как же тогда тут без него?

1981 г.

Эх, растравили-растревожили душу той встречей. Понаехали, думали помянуть добрым словом старое, а вышло по-другому. Нескладно вышло. Фронтовой товарищ вдруг не к месту брякнул вроде бы в шутку:

— Оплошал ты, комбат. А ведь про тебя когда-то на фронте говорили: «Гребнев — этот такой. Этот всегда вырвется...»

Только крякнул Гребнев, склонив стриженую голову над столом. Крякнул и слезу пустил. Это у него после давней контузии... Оплошал, значит... Обидно...

Владимир Аманьянц, крепкий человек с крутым подбородком, в кирзовых сапогах и в берете, стоя перед буровой, говорил:

— Видите, вон там над фонарем красная звезда? Это за победу в соревновании по управлению. А Сергеич (это он о начальнике буровой Гребневе) недоволен, конечно. «Слабо, говорит, светим. Надо, чтоб на всю страну».

— Как два года назад?

Аманьянц радостно закивал головой:

— Да, мы тогда показали себя. Без семи метров пять тысяч за год пробурили, и что характерно — без единой аварии. Сергеича приглашали к самому министру...

Солнце жгло сухую траву на холмах. Ласточки низко чертили небо над головой. На пшеничном поле рядом с буровой зияла черная яма — исправляли кабель. Аманьянц следил за тем, как меняли инструмент на скважине. Сквозь грохот доносилось: «Вира помалу!»

— Конечно, мы и сейчас выкладываемся будь здоров, — продолжал рассказывать Аманьянц. — Но это когда все хорошо...

Третий месяц они простаивали: ждали дефицитный четырехдюймовый инструмент. Людей забрали на другие буровые. Те, кто остался, без дела не сидели. Но дело это было не главное, и это угнетало. Слесарь Аманьянц, успевший за время вынужденного сидения приобрести еще и специальность сварщика, даже этому не радовался:

— Что сваривать, если без дела стоим.

Мастер Улисько посоветовал:

— В управление надо ехать, там выбивать трубы.

— Нету у них.

— Все равно надо. Ребята вон что говорят про тебя: партгрупорг, а дело не сдвинет.

Аманьянц проворчал:

— Нас трое коммунистов всего в группе.

Старый, опытный Улисько сказал:

— И все-таки нас трое.

В длинном коридоре конторы бурения Аманьянц встретил заместителя начальника инженерной службы. Когда-то в школе за одной партой сидели.

— Помоги, Борис.

— Чем? Нет труб.

— А еще друг.

— Хочешь, рубашку отдам?

— Ну тебя, — махнул рукой Аманьянц.

Потом шел и думал: «Зачем обидел?» Вот ведь в работе оно как: когда не ладится, не хочешь, да обидишь.

У начальника управления уже сидел бригадир

— Вы что, сговорились? — начальник недоуменно поднял брови. Аманьянц без предисловий сказал:

— Давай трубы, Григорьевич.

— Рожу я тебе их, что ли? Вам же платили сорок процентов за простой. Чего же еще?

— К черту нам эти сорок процентов! — взорвался Аманьянц. — Нам, может, дороже, чтоб люди пальцем не показывали: бригада Гребнева, мол, отсыпается.

— Постой, постой...

— Не хочу стоять. Ты думаешь только о том, чтоб рапортовать о выполнении плана, а я о каждом бурильщике болею: ему же этот простой не только деньги, а еще и молва людская, еще и честь задетая...

Гребнев только одобрительно подмигивал Аманьянцу: давай, давай.