Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма
- Название:Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Москва — Ленинград
- Год:1966
- Город:Советский писатель
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма краткое содержание
Отличительная черта творчества Жанны Гаузнер — пристальное внимание к судьбам людей, к их горестям и радостям.
В повести «Париж — веселый город», во многом автобиографической, писательница показала трагедию западного мира, одиночество и духовный кризис его художественной интеллигенции.
В повести «Мальчик и небо» рассказана история испанского ребенка, который обрел в нашей стране новую родину и новую семью.
«Конец фильма» — последняя работа Ж. Гаузнер, опубликованная уже после ее смерти.
Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Да, с добреньким. А если бы не сей экипаж, так опоздал бы к вам, наверное.
Они миновали проходную и молча пошли под желтеющими липами.
В просмотровом ожидали Неверов и Блох.
Вошел Олег Завялов, вскинул голову в знак приветствия. Он волновался, хотя его фильм «Живая степь» уже многие видели и многие одобрили.
Зоя Валентиновна пожаловала вместе с Константином Тарасовичем и сразу почуяла, что случайная их встреча возле проходной воспринята как нечто заранее оговоренное, согласованное, и у нее екнуло сердце.
— Так что ж, начнем, пожалуй, товарищи! — по-хозяйски потерла руки Зоя Валентиновна. Зубки ее вытарчивали из-под подкрашенной губы.
— Мы пригласили сегодня Константина Тарасовича, чтоб вместе с ним посмотреть кое-какой материал и посоветоваться о дальнейшей нашей работе…
Завялов спросил громко:
— Простите, я одного не понимаю, ведь Мусатова нет. Он в экспедиции. Как же так? Обсуждать материал в отсутствии автора?
Но свет уже гас, оба полотнища занавеса поползли в разные стороны, обнажая таинственную белизну экрана.
Минут через десять в глубине зала снова открылась дверь, и в прямоугольнике дневного света появилась чья-то высокая фигура.
Никто не обратил внимания: во время рабочих просмотров вечно входят и выходят.
Один Блох, сидевший близко от двери, шепнул:
— Ну-ну, здрасьте. Я уже беспокоился.
Мусатов ничего не ответил, потому что, едва вступив в зал, впился глазами в экран. Он с первого же увиденного им кадра почуял удачу, большую удачу товарища, и теперь уже не мог ни отвечать, ни отвлекаться. Ай да Олег! Ай да молодец, Олег Петрович!
Картина грешила длиннотами, которые ждали опытных ножниц. Но Мусатов, глядя на экран, вдруг начисто забыл все то, что его тревожило, мучило в течение тех нескольких часов, пока он находился в воздухе.
Теперь хотелось только глядеть, только радоваться этим просторным, как сама степь, как само небо, кадрам, населенным людьми, такими, казалось бы, крохотными в этом безбрежном просторе, и такими сильными, такими могучими, куда сильней и могущественней даже самой первоклассной техники: эта мысль Олега Завялова ясна и отчетлива!
Олег, действительно, превзошел себя. Что ни кадр — раздумье, оценка, авторская реплика — нежная ли, полная ли товарищеской симпатии, а то и подлинного восхищения. А то и сыновнего уважения к старшему, к тем, кто призван руководить и направлять всю эту молодежь.
Целина не только девственное поле, которое надо вспахать, чтоб хлеб потек в закрома; вспаханная целина — такое поле, где выращивается человек коммунистического завтра. Так, по крайней мере, воспринял фильм Мусатов.
И отличный был у фильма конец: годовалый целинник, голый, толстый, загорелый, как булка, смеется, роется и кувыркается в зерне, как в золотом песке обетованного солнечного берега завтрашнего дня!
Если Мусатов чему и завидовал, так это удачным концам, которые не всегда ему давались.
— Спасибо, Олег! — крикнул Мусатов через зал, едва зажегся свет. — Это победа!
— А, прибыл! Ну то-то! — обрадовался Завялов.
— Ви-иктор Кири-иллович! Как кстати! — протянула Зоя и глазом не сморгнув. — Мы как раз собирались смотреть ваш материал!
Все оглянулись на Мусатова, удивительно черного и изрядно помятого. Зоя Валентиновна прикидывала: кто же его вызвал? Блох? Неверов? И зачем он похвалил Олега? Что за ход?
— Не надо захваливать Завялова, он еще молодой, — улыбнулся Константин Тарасович. Ему тоже очень понравилась «Живая степь», но слишком яркое всегда немножко тревожило.
— Я люблю хвалить, — сказал Мусатов, — если за дело. Хвалить надо напропалую, если за дело! Как и ругать. — Он почувствовал прилив свежих сил, бодрости, как всегда, когда доводилось увидеть, услышать или прочесть что-то стоящее.
«…и у нас хороший фильм. Что нам Зоя Валентиновна?..»
— Я думаю, — сказал Неверов, — мы продолжим нашу работу, посмотрим материал Виктора Кирилловича, и уж тогда обсудим и то и другое.
— Товарищ Мусатов смотрит свой материал впервые, — повернулся Неверов к Константину Тарасовичу. Три складки резко обозначились у него на лбу.
— Ну и что же? — тотчас же заволновалась Зоя Валентиновна. — Секретный он, что ли?
— Да нет, какой же секрет, — усмехнулся Мусатов, — но мне ловчее было бы одному, для первого-то раза. Я даже не знаю, кто там клеил и по какому принципу.
— Ну, зачем же нервничать, Вик, дитя мое… — прикрыв ладонью рот, шепнула Зоя Валентиновна.
— Ну, раз уж я здесь, давайте.
Снова погас свет, щелкнул проектор, раздвинулся занавес.
После «Живой степи», почти готовой, удачной и в хорошем, самом лучшем смысле, традиционной (Мусатов вдруг и это понял, немножко поостыв), необработанный, хаотично склеенный материал «Доброго человека», без начала и без конца, мог хоть кого спугнуть.
Тут был точный расчет Савицкой.
«Но неужели Неверов с нею заодно?» — думал Мусатов, глядя на свои кадры, знакомые и незнакомые, родные и чужие, как пейзаж, запавший в память в детстве и увиденный через много лет. Неверов, сидя один в конце пустого зала, тоже смотрел на экран. Он был зол, и, главным образом, на самого себя, что всегда вдвойне противно, потому что не на ком сорвать злость.
Какого черта он, Неверов, Петр Егорович, секретарь парткома кинофабрики «Наши дни», дал себя уговорить Савицкой, чтоб сегодняшний просмотр состоялся? Ведь прекрасно аргументировал против, и все же согласился в конце концов! Зачем было, да еще в присутствии работника министерства, смотреть в один присест готовый фильм и черновой фильм? Отличный фильм (Неверов тоже это почувствовал) и фильм не-выявленных пока качеств, но уже бесспорно спорный, если можно так сказать? Необычный, непривычный, каким был и сценарий?
Зачем и почему согласился Неверов? Ведь он понимал, что Мусатову что-то угрожает. Почему же он не воспрепятствовал, что было вполне в его силах!
Так что же? Не прав ли оказался Виктор Мусатов, сказавший однажды: «Я тебе советую, Петр Егорович, когда ты судишь о людях и о продукции нашей, не прислушиваться ко всяким карьеристам и конъюнктурщикам».
Петр Егорович тогда малость обиделся и ответил, что партией поставлен не за тем.
Ответил правильно. А как поступил?
На обсуждении сценария Неверов сказал, что верит, Мусатову, как художнику.
Сейчас, сидя в темном зале, глядя на немые, разрозненные куски, Неверов даже не пытался представить себе фильм готовым, а только прислушивался к собственному чутью: обманывает ли оно его?
Да нет, пожалуй. Неверов понимал это куда лучше сердцем, нежели разумом, потому что кое-как склеенные метры пленки рвались, дубли повторялись, эпизоды перемежались без логической последовательности. Блох вздыхал и ерзал, в очках Зои Валентиновны белесый луч экрана отражался угрюмым, мертвенным светом.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: