Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

— Ой, что вы… — засмущалась Тоня.

…На улице шел снег.

Он падал большими неторопливыми хлопьями, казалось, они не только с неба спускаются, но поднимаются с земли, прилетают со всех сторон, из лесов и полей, с берегов застывших рек, обволакивая город зыбким туманом, от которого слегка кружится голова, смягчая все линии, отдаляя людей и предметы, заглушая звуки.

Мусатов вышел на порог деревянного домика, а за белыми крышами, в пелене снежинок, летящих с неба, с земли, со всех сторон, призрачно выступало огромное строящееся здание, задевая облака.

Снег шел и шел, мохнатый, мягкий, как бы стараясь спрятать, утаить, замести чьи-то следы.

Кира работала во вторую смену, но ее обещали перевести в первую, потому что она собиралась поступить в строительный техникум. Ее подбивала на это дело Лида, угрюмая, целеустремленная Лида. Кире и верилось и не верилось, что она способна засесть за учебу в свои без малого двадцать четыре года, что сможет сдавать экзамены, а потом поступить в техникум и даже в институт, о котором принялась мечтать. Иной раз ей это казалось попросту сущим вздором, а были дни, когда она начинала так твердо верить в свои силы и возможности, что готова была поспорить с кем угодно: всё удастся, что задумано!

Впрочем, Тоня сказала правду — она была теперь спокойна, Кира, почти совсем спокойна.

Она стала носить на работу ту же спецовку и ватную стеганку, которые надевала для съемок на натуре. В первый раз, когда она ходила смотреть «Доброго человека», ей казалось, что она не выйдет из кино живая.

Однако — ничего. Уже раз пять или шесть смотрела.

В эпизоде «встреча сайгаков» у мальчика на ишачке, с ожерельем из цветов, георгины заткнуты и за уши. Это Кира придумала, и ей было сказано, что так, действительно, мальчик еще сказочней и забавней. На винограднике в Эвжихаше Кира увидела то, чего не замечал ни один зритель — в правом углу кадра стояла коробка от камеры, которую она же, Кира, забыла вовремя убрать. Только когда увидела коробку на экране, то вспомнила: ведь было же ей сказано: «Кира, уберите, а то еще в кадр попадет».

Больней всего было глядеть на караван «сайгаков», когда он появляется на горе́ и как бы огибает ее по нисходящей спирали, под звуки песенки про Элико. Эта песенка звучала еще дважды: где-то неподалеку от Крестовского перевала поперек шоссе бежал щенок кавказской овчарки — попросту клубок шерсти на коротких лапах. Бабурия затормозил с такой силой, что туристы, сидевшие на своих креслах, «клюнули носом», а из багажной сетки упала дыня и раскололась. Песенка обрывалась на полсекунды, а потом снова катилась дальше вместе с колесами автобуса. Музыка выражала движение, вечное движение. Колес ли? Воды ли? Времени ли?

Было грустно, что не успели снять общий план Эвжихаша. Там виднелся бы, наверное, домик за низкой оградой с охапкой хмеля. А может, и к лучшему, что не видно?

Как бы там ни было, а Кира настолько уже была спокойна, что могла почти без волнения смотреть фильм «Добрый человек» и в седьмой раз…

…Она взяла билет в кассе и прошла в зал.

Кинотеатр был маленький, он находился рядом со строящимся районом, где воздвигался огромный, на две тысячи мест, новый кинотеатр, оборудованный по последнему слову техники и архитектуры.

Здесь же было тесно, душновато, тепло.

Теперь, зная картину уже наизусть, Кира не следила за последовательностью кадров, — ее интересовала больше основная мысль, идея, задача, то, ради чего был сделан фильм. И чем больше она его смотрела, тем яснее понимала, что́ именно хотел сказать автор всякому, кто зашел в маленький кинотеатр и купил билет в кассе за два рубля.

Шофер Нико оказался неуязвим, и ленинградская бомба, влетевшая в кадр, не только не сумела убить человека, но даже его улыбки и вечной веселости. Он вышел из ужасающей войны не ожесточившись — еще крепче уверовав в торжество добра. А то, что он кондуктор, всего-навсего кондуктор или водитель, так и водитель, и кондуктор — нужный на свете человек.

Всегда с людьми, всегда в пути, всегда готовый помочь каждому, верящий в теплоту души и в то же время могущий осудить (и сурово!) недостойного. О, он совсем не прост, Нико Бабурия. И не таким ли хочется видеть каждого советского человека?

Может быть…

Недаром же в конце фильма Нико Бабурия увидел далекую звезду.

Тут тоже все обычно, и символ раскрывается в повседневности очередного рейса. Нико привез своих пассажиров к подножью залитой солнцем горы, и люди толпой поднимаются вверх обозревать просторы.

Внизу на шоссе Нико Бабурия остался в своем «сайгаке». Он ждет. Он немножко устал. За рейс устал, за лето, за время съемок, вообще утомился немного.

И задремал в притихшем пустом автобусе с поклажей в сетках, с одеждой на крючках.

Он дремлет, склонив голову к своей баранке, немолодой, седеющий; морщинки обозначились у глаз и возле рта.

Ветерок шевелит его поредевшие волосы, и мохнатый шмель, влетевший в окошко, вьется вокруг его головы.

Там, на горе, туристы стоят на фоне быстролетящих облаков и такие видят дали, такой простирается перед ними Кавказ… а Нико дремлет. И вдруг проснулся, уже с улыбкой, — автобус полон людей, а он и не заметил, как они вошли и заняли свои места!

Ехать! Ехать! Ай, да-ра-гие!

Вьется дорога. Блестящая от шквального ливня, который уже прошел. В асфальте отражается небо, и кажется, что автобус, полный людей, не едет, а летит.

Нико за рулем. Он, как всегда, часто нагибается к микрофону, чтоб поправить экскурсовода, или за тем, чтобы пошутить.

Вот и вечер. Небо искрится.

Нико Бабурия за рулем смотрит вдаль.

И вздрагивает с улыбкой, такую огромную он видит звезду!

Она влетает в кадр, летучая звезда, прочертив по небу золотую дугу. Да, нелегко было оператору поймать и снять даже на чувствительную пленку, даже длиннофокусным объективом эту великолепную, лучистую, далекую звезду, да так, чтобы она казалась совсем близкой.

…Кира вышла из кинотеатра прямо в метелицу.

Ветер забирался в рукава и за шиворот, снег залепил лицо.

Она побежала к остановке троллейбуса.

Как она удивительно спокойна сегодня и весела!

Дула на руки и притоптывала на остановке. А в троллейбусе согрелась в тесноте.

Она вышла возле Зоопарка и снова побежала, чтоб скорей укрыться от сырой метели.

Вот и кирпичный с узкими окнами дом, где теперь живет Кира, вот и подворотня.

У края тротуара стояла чья-то «победа», занесенная снежком.

На лестнице Кира стряхнула мокрый снег и стала подниматься. Высокая, красивая старуха в пуховой шали и в валенках — мать Павла Карманова — спускалась вниз.

Она сказала:

— К тебе, Кира, гость. Уж час, как дожидается.

— Гость?