Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

Там было по-вечернему тихо. Деревянный забор вдоль длинного, с целый квартал, пятиэтажного корпуса еще не снесли, трехстворчатые, широкие окна еще пустовали и темнели, а витрины первого этажа были забелены мелом, но дом уже выстроился. Очевидно, заселение предполагалось вскоре.

Тоня перешла на другую сторону улицы, обозревая все сооружение в целом. Оно ей показалось прекрасным, хотя это был обыкновенный стандартный дом, типовой, какие в тот год начали расти во всех концах Москвы с удивительной быстротой, никого уже не удивляющей теперь.

Тоне понравилось, что балконы на каждом этаже выкрашены в другой цвет: белый, красный, коричневый. Это было так ново, так остроумно просто и так весело, что Тоня, стоя на краю тротуара и придерживая темную шаль на своем животе, принялась улыбаться.

Потом пошла обратно к остановке автобуса. Полюбовалась, и хватит. За тем и приезжала. Не за Павкой же Кармановым!

Вечером ей сильно захотелось поглядеть на своих дочек.

Она регулярно ездила в Одинцово по выходным, в родительские дни, но теперь понадеялась, что ей в будни дадут девочек хотя бы на часок, хоть это и не положено.

Пока переодевалась, пока доехала на электричке и дошла до места, стало поздно, и дети уже спали.

Вечер был тихий, серенький.

Тоня постояла за забором и поглядела на красивую двухэтажную дачу, выкрашенную в ярко-голубой цвет. За марлевыми занавесками в окнах виднелись спинки белых кроваток. За домом, на фоне темной зелени, белели на веревке полотенца с каймой, целая стая. Они колыхались, как живые, и к запаху травы и хвои примешивался чистый запах сырого белья. В дальнем конце участка светились окна кухни. Там кто-то негромко пел. Под деревьями прошла заведующая, вся в белом, будто ангел-хранитель!

Она не заметила Тоню.

Хорошо здесь. Славно.

«Спокойной вам ноченьки!..» — подумала Тоня и пошла к станции.

Тоне теперь совсем не сиделось дома по вечерам, она все ходила и ходила по улицам, благо врач в консультации сказала, что ей это очень полезно. Она разглядывала витрины, сидела в садиках и в скверах, но с людьми не заговаривала и всё поглядывала на номера проходящих грузовых, не зная, что Павел уехал в отпуск.

Потом шла дальше, и порой ей так хотелось, чтобы кто-то взял ее под руку и повел потихонечку да полегонечку, чтоб не оступилась. Пал Палыч, друг любезный, рос быстро и споро.

Хоть бы жиличка, Кирка, скорее воротилась!

Как-то раз Тоня зашла в кабинет к старику Ермолаеву, которого очень уважала.

— А, Антонина Карповна, садись, присаживайся, — сказал старик, как всегда радушно, — скоро небось в декрет отправляться станешь, так, что ли?

И вдруг спросил:

— Как же так, Бурлакова? Ведь двое детей, и третий… скоро. Трудно ведь одной, а?

Вдруг Тонино лицо посветлело, а черные ее глаза сверкнули лихо, бесшабашно, по-цыгански: она улыбнулась, перекинув шаль через плечо.

— Я, дядь Коля, любовь на кусок хлеба не променяю. Я сама кусок хлеба заработать горазда! А про любовь, дядь Коля, ведь недаром хорошие песни поют!

…Павел Карманов проводил свой отпуск в доме отдыха на взморье под Ленинградом.

Там по вечерам культурник играл на баяне, одни танцевали, другие стояли вокруг площадки. Но как-то раз культурник принес гитару, и в тот вечер несколько девушек стали в обнимку и запели. Девушки прыскали от смеха: то одна, то другая забывали слова. А потом запела работница с ленинградского «Скорохода», про нее говорили, что она участница ансамбля самодеятельности и даже по радио выступала несколько раз. У нее был низкий голос, грудной, она исполнила сперва «Любовь свободна, мир чарует…», а потом затянула «Степь да степь…»

Все смолкли. Только гитара вторила.

Павел вышел к каменной балюстраде, что тянулась над пляжем; где-то за толщей облаков садилось в море солнце, вода тихо плескалась. Сотни чаек кружились под низкими облаками, и белизна их крыльев немножко пугала, как вспышки молний.

Павел почувствовал непонятное ему волнение. Это было черт те что. Чушь какая-то.

Отпуск его кончался, через два дня он уехал.

В поезде Павел все молчал и думал, лежа на верхней полке, хотя его приглашали поиграть в карты.

Сколько месяцев прошло, как он не видел Антонину, а вот довелось услышать песни под гитару, как все всколыхнулось, будто вчера было.

О том, что Тоня должна скоро родить ребенка, Павел и не подозревал.

Если бы Тоня вздумала преследовать Павла, подкарауливать или, чего доброго, жаловаться на него людям, возможно, она отпугнула бы его надолго.

«Гордячка чертова…» — думал Павел, сам того не понимая, что именно гордость эта больше песен с гитарой тревожит его и влечет.

«Своим умом жить хочет, — думал Павел, — независимость свою проявляет».

Ему чудилось, что он осуждает Тоню, и было невдомек, что он восхищается ею.

«Вот куплю в воскресенье гостинцев и детям ее отнесу», — подумалось Павлу, и у него посветлело на душе, потому что был найден предлог, чтобы пойти к Тоне.

Он спросил соседа по вагону:

— У вас есть дети? А что, они любят «Мишку на севере»? — И добавил, вздохнув: — Сироты у меня знакомые. Отец непутевый, а мать… — Он только рукой махнул.

А когда в Москве сошел на перрон, понял, что не станет ждать воскресенья.

Дверь, обитую клеенкой, открыл сосед и сказал, что Антонина Карповна ушла, вон замок на ее двери.

По тому, как сосед на него поглядывал, Павел понял, что к Тоне редко кто захаживает.

Он спустился во двор. Двор у Тониного дома был тихий, зажатый меж двух многоэтажных домов, что высились по обеим сторонам деревянного, старенького. Посреди двора росли два клена.

Павел сел на лавочку, врытую под ними, и стал ждать.

А Тоня в этот вечер все ходила, по своему обыкновению.

Потом посидела в сквере перед Большим театром, запахнув шаль. Шум площади и огни машин тревожили, беспокоили, и ей показалось, что именно сегодня она осуществит то, что давно задумала. Нет, нет, она не войдет в дом, не поднимется по лестнице — только посмотрит, где он живет, только подышит воздухом, которым дышит Павел.

Но она все сидела. Люди вставали со скамейки, уходили, садились новые.

Тоня встала и пошла к троллейбусу.

Чего ей мешкать? Ведь никто на свете не узнает, что она там побывала, в районе Зоопарка. Адрес Тоне был известен, как-то в отделе кадров поинтересовалась.

Парк стоял неподвижный и темный за своей решеткой, луна из розовой стала желтой, очень яркой.

Мимо Тони промчался черный с белыми колесами «зил», чуть не сбил ее с ног. Сердце заколотилось.

В чаще деревьев жалобно и протяжно завыл какой-то дикий зверь. Ему ответила сирена санитарной машины.

Тоня ускорила шаг.

А около трехэтажного кирпичного дома с узкими окнами приостановилась, боясь зайти в подворотню.