Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

Вся семья, так или иначе, взбудоражилась, кроме, пожалуй, самого Нико Бабурии!

Он полюбил щеголять незнакомыми словечками:

— Кроме москвичей, у нас в группе работают и наши люди, с тбилисской хроники, — рассказывал Нико, — мальчик Эдик, помощник Куманька-ос-ве-тителя, и Аполлон Джапаридзе, звукооператор с ре-пор-то-фоном.

— Как? Что? — кричали с нижних этажей.

— Звукооператор с репортофоном на магнитке, — отвечал Бабурия, перегнувшись через перила, — что тут непонятного? Все звуки и разговоры записываются на магнитную пленку, которая кружится себе, в специальном, совсем маленьком аппарате — магнитофоне для репортеров; он висит у звукооператоров на боку… а в руках у Аполлона микрофон…

— У микрофона в руках Аполлон… — острил кто-то, но его обрывали: — Не мешай! Пусть дядя Нико рассказывает!

— Удивительно некультурный у нас двор! — возмущалась Натела Бабурия. — Ты им объясни, Нико, как пользуются ручной камерой и камерой на штативе.

Мальчишки, сидевшие во дворе под платанами, просили наперебой:

— Дядя Нико! Можно в рейс? Возьми хоть до Рустави! Поглядеть!

Мусатова смущал конец фильма, он никак не мог придумать концовку.

А что, если закончить картину «Добрый человек» встречей Нико Бабурии и Гургена — «сына акадэмика» — у Млетского моста?

Мусатов отлично запомнил, как в их первую послевоенную встречу, когда Бабурия появился у него на улице Горького, он рассказывал про «сына акадэмика», совершившего какой-то проступок и решившего бежать из дому.

Теперь же, на поверку, выясняется, что Гурген никакой не сын академика, а сын известного в окрестных скотоводческих колхозах ветеринара.

Когда Гурген появился однажды в «драндулете», Нико тотчас же его узнал, хотя парень сильно возмужал. Гурген так и доехал до Еревана, ни разу не взглянув в сторону Бабурии.

Работает в совхозе чабаном, и все у него в порядке.

— Выправился, ну и слава богу! — рассказывал Бабурия, хотя чувствовал себя уязвленным и обиженным.

Мусатов допытывался:

— А ты уверен, что это тот самый парень? И как же ты тогда уговорил его вернуться к отцу?

— Теперь не вспомнить как… — улыбнулся Бабурия. — Репортофона не было, а теперь не вспомнить. Но это — тот самый.

Мусатов поручил Кире съездить в совхоз и порасспросить у директора о Гургене. Директор сказал Кире, что Гурген Гургенашвили — хороший чабан, хоть и непоседлив несколько и болтлив.

— Но если для кино снимать, — сказал директор, — то я вам таких подберу людей… при чем тут Гурген?

Кира познакомилась и с самим Гургеном.

— Ты помнишь Бабурию, кондуктора? — спросила Кира.

— Кондуктора? Нет, — ответил Гурген и покраснел.

— А ты не выдавал себя когда-то за сына академика? — допытывалась Кира.

— Что ты от меня хочешь, красавица? — спросил Гурген. — В кино снять? Ну и снимай Гургена-чабана! У нас в совхозе уже два раза снимали кино: и чабанов, и баранту, ничего тут особенного! И никакого кондуктора я не знаю.

Мусатов думал: «Нет, шалишь, не отвертишься, Гурген. Ты узнаешь Нико. Подумаешь — гонор!»

Может быть, этим куском можно закончить фильм?

Август уже подходил к концу, когда однажды вечером Кира появилась во дворе под платанами и крикнула:

— «Сайгаки» прибывают двадцать восьмого, Николай Эдишерович!

На автобазе еще ничего не знали, а Кира знала. Часом раньше она приехала на вездеходе вместе с Мусатовым и Варкешем — водителем вездехода — из Коз. Она сидела сзади, и ее швыряло на виражах, а Мусатов сидел рядом с Варкешем. Всю дорогу Кира смотрела на заросший и багровый от загара затылок Мусатова и вдыхала дымок от его сигарет «Вега», к которым он пристрастился с недавних пор.

Мусатов попытался дозвониться домой в Москву, но никто не отвечал, и он вернулся на попутке в Козы.

Кира дозвонилась в Орджоникидзе, и там ей сказали, что колонна «сайгаков» уже в пути.

— Виктор Кириллович решил снимать у Млетского моста и здесь, в Тбилиси, — рассказывала Кира Бабурии, сидя бочком на перилах балкона, а Бабурия слушал молча. Ему стало жалко расставаться с Суреном. Теперь они станут работать на разных «сайгаках». И Тбилисского шоссе стало жалко. Теперь — на Военно-Грузинскую. И «драндулета» жалко.

Быть может, поэтому Кира его чуть раздражала сегодня своей веселостью? Он очень любил Киру и вечно повторял, что Кирико похожа на его старшую дочку Этери, — блондинка, а похожа.

Но ему в последнее время не нравился воспаленный блеск ее глаз, когда речь заходила о Мусатове.

— Сколько огней! Какой вид! — воскликнула Кира, будто впервые попала на этот балкон. — И чем это так дивно пахнет, Николай Эдишерович?

— Нафталином, — проворчал Бабурия, — вон бурку мою теща проветрить повесила. А вид как вид. У нас в Тбилиси всюду такой вид.

Со двора донесся голос Нателы, которая вернулась из магазина:

— Знаешь новость, Нико? Колонна прибывает двадцать восьмого, у тебя будет большая съемка, Нико!

Он вдруг повеселел.

— Уже знает! Как знает? Ай, надо за «сайгака» выпить мукузани, Кирико! Давай накрывай на стол, Натела!

Она засуетилась.

— Кирико, наверное, устала и голодна!

Ее здесь любили, Киру, в этом доме. Но ужинать Кира отказалась. Торопится в Пасанаури. Ведь группа уже начала перебазироваться. Варкеш пошел закусить и заедет за ней.

— Раньше часу не прибудешь с твоим Варкешем, — сказал Бабурия, — девяносто два, слушай, километра до Пасанаури!

— Может, у нас заночуете, Кирочка? — предложила Натела.

Ночевать Кира тоже отказалась. Переночует на турбазе в общежитии.

— Виктор Кириллович любит, когда все подготовлено заранее, — сказала Кира деловито.

Она уже подошла к лестнице и приостановилась:

— Но чем так дивно пахнет?

— Сациви? — спросила Натела.

— Ах нет… дымком, «Вегой»!

— У нас никто не курит «Вегу», — проворчал Бабурия, — у нас вообще никто не курит. Ай, Кирико, Кирико…

Он поглядел в пролет винтовой лестницы, где уже завертелась зеленая косынка на Кириной голове.

Громко стучали ее каблуки по старым ступенькам.

Бабурии в тот вечер стало за нее тревожно, как если бы она действительно была его дочкой.

В то утро, двадцать восьмого, Кира подъехала к Млетскому мосту первая. Подойдя к краю дороги, она всматривалась в предрассветную мглу: не видно ли где баранты? Если бы чабан не ушел далеко, она белела бы где-то здесь, на склонах. Ох уж этот Гурген!

Темные горы тяжело наступали со всех сторон, а небо окрашивалось тем мутно-серым ровным тоном, ко которому не угадаешь, безоблачное ли оно, или все сплошь затянуто пеленой облаков?

Накануне шел дождь. Кира звонила из Пасанаури на метеостанцию, и там ее обнадежили. Но сколько раз ошибались синоптики! И почему-то чаще всего не оправдываются именно обнадеживающие их прогнозы.