Евгений Гущин - Правая сторона

— Все читаешь? — спросил Иван каким-то, как показалось Артему, чужим голосом.

— Читаю, — ответила деревянно.

— Ну, читай, читай… Раз больше дел нет.

Тамара отложила книгу, медленно поднялась с дивана, поправив волосы, вышла.

В окно было видно, как она, красивая, гибкая, в тонком синем трико, легко спускалась по каменистой тропке к озеру. Села на плоский камень, и по тому, как уверенно к нему шла, Артем понял, что это ее излюбленное место.

Расструила по плечам длинные, цвета спелой соломы волосы, нашарила камешек, бросила в воду. Наблюдала, как расходятся круги по темной воде.

Артем раньше видел ее лишь издали. В контору она, как другие жены, никогда не приходила, не задерживалась и в магазине. Изредка, под вечер, гуляла с Аликом возле дома. Она была красива нежной и хрупкой, нездешней красотой. Гуляя, была рассеянна, не замечала вокруг себя, кажется, ничего, будто все окружающее — чужое и неинтересное.

Тамара бросила еще камешек, тряхнув волосами.

Однажды Артем видел, как туристы, ожидая экскурсионный теплоходик, вот так же сидели на берегу и так же бездумно механически бросали камешки. Но то — туристы. У них забот мало. А Тамара — жена лесничего, хозяйка, мать.

Иван сходил за дровами. Еловый сушняк загорелся от одной спички, весело затрещал. Иван поставил сковороду на плиту, достал с полки завернутый в целлофан желтый кусок свиного сала, и через несколько минут оно шипело на сковороде, распространяя по комнате запах, от которого у Артема текли слюнки.

Он давно заметил у лесничего удивительное свойство делать все красиво, как-то вкусно. Он даже сигарету умел курить особенно, бережно держа в кулаке двумя пальцами, затягиваясь осторожно, будто сигаретка кончается, а он не накурился и растягивает удовольствие.

Ходил легко и неслышно. Ни суеты, ни спешки. Не знали суеты и руки. Вот легким ударом ножа расколол яйцо до середины, перехватил нож свободными пальцами, разделил яйцо, вылил на сковородку. Второе, третье… Пока яичница жарилась, быстро нарезал хлеба, достал вилки. Послал сына:

— Зови маму есть…

Артем разглядывал квартиру. Дом планирован обычно для здешних мест: кухня и горница, отделенные перегородкой, в ней — проем, ничем не занавешенный, и Артем увидел в дальнем углу, возле окна, кровать с никелированными спинками, небрежно накрытую пестрым одеялом, из-под которого стыдливо высунулся край простыни.

Рядом стояла кровать Алика, возле нее виднелся бок старинного комода, какие стали большой редкостью и встречаются изредка в таких вот глухих селах, наподобие Полуденного.

Артем поймал себя на мысли, что неловко заглядывать в чужую комнату, куда не приглашен, и оглядел кухню, довольно просторную, вместившую и русскую печь с плитой, и диван, и книжный шкаф, и обеденный стол посередине. Над диваном — маральи рога. Крупные, ветвистые, редкостной красоты. Слышал, что Иван гордился и дорожил этим охотничьим трофеем. Красная обивка дивана выцвела, поистерлась. Здесь, видимо, спит Иван. И вообще это его комната, где можно работать по ночам, не мешая семье.

В том, что хозяин тут засиживается допоздна, сомневаться не приходилось. На полках книжного шкафа лежали высокой стопкой пухлые тетради, а над кухонным столом висела лампочка на удлиненном шнуре, с самодельным абажуром из пожелтевшего куска ватмана. На подоконнике — керосиновая лампа с чуть закопченным стеклом. В полночь она сменяет электрическую.

Иван заметил любопытство Артема, спросил:

— Что, не очень богато?

— Ну, почему… — промямлил Артем.

— Что небогато, то небогато. Мне недавно один тип сказал это.

— Кто же?

— А-а, неважно… — отмахнулся Иван.

Вернулся Алик, сказал:

— Мама не хочет.

— Ну, потом поест, — успокоил его отец легким голосом.

Поели молча, стали пить чай. Иван держал стакан пальцами обеих рук, сведенных обручем, задумчиво смотрел, как над чаем стелется легкий парок.

— Вот так и живем, — сказал он невесело и вдруг поднял на Артема глаза. — Ну, а как у тебя? Все нормально?

— Да вроде ничего, — ответил Артем и чуть заметно покраснел. Что-то уж очень загадочно смотрит на него лесничий. Может, уже знает о его неудачной поездке на Черный мыс? Сейчас подмигнет зеленым глазом, посмеется.

Но Иван не смеялся.

— Мать-то пишет?

— Пишет.

— А ты ей?

— Ну, и я тоже.

— В город не зовет?

— Звать — зовет, да только я не хочу. Мне здесь нравится.

— Слушай, Артем, мне давно с тобой поговорить хочется. Я к тебе долго присматривался. Ты парень вроде бы серьезный, лесное дело, кажется, тебе по душе. Пора бы и поближе познакомиться.

— А мы разве не знакомы?

— Знакомы, да не совсем. Так-то я о тебе много знаю. По анкете, по другим документам. А вот что у тебя там, в душе… Вот бы что мне хотелось узнать. Работать нам вместе, а тайга — штука серьезная. Это тебе не город, хотя город я уважаю, много жил там. Но в городе можно работать рядом с человеком и почти ничего о нем не знать. Кончилась смена, он ушел и что потом делает — бог весть. А здесь так нельзя. Надо все друг о друге знать, мы ведь все тут — почти родня. Вот и ты теперь нам родня. Бросил ты институт, променял город на тайгу… Кто ты: неудачник, романтик? Как ты сам думаешь?

— Так уж получилось, — Артем пытливо посмотрел в Ивановы глаза. В них теплилось ожидание и всепонимающее участие. Это живо подтолкнуло, обнадежило. — В школе любил стихи. Поступил в педагогический, на литфак. До второго курса доучился, там пошла практика. В школе. Ну, в общем, на практике все и началось…

— Что началось? — не понял Иван.

— Ну, это самое… В общем, не понравилось мне там. Скучно. Мы, студенты, на задних партах сидели. И вот, поверишь, еле высиживал урок. А ведь надо было не просто сидеть, а изучать своего ученика. Нам каждому по пацаненку дали, чтобы в конце года составить на него характеристику. Короче, понял, что любить литературу и учить ребятишек — не одно и то же.

— Сам ушел?

— Сам. С месяц протянул, а потом невмоготу стало. Да еще представил, что на четвертом курсе год преподавать. Нет, думаю, уж лучше сразу. Пришел в деканат, так и так: хочу уйти из института. Декан крутой мужик был, все боялись. Думал, ругать начнет, кричать станет. Нет, ничего. Не ругал. Помнишь, спрашивает, сколько слез было, когда списки вывешивали в вестибюле? Помню, говорю. Семь человек на место…

— Еропла-ан… — протянул Иван. — Из-за тебя, значит, чья-то судьба наперекос пошла.

— Наверно, — Артем виновато склонил голову.

— А знаешь, все же лучше, что сразу ушел. Смелости хватило. Это — по мне. Когда работаешь без души — страшно. Так, значит, отпустили тебя?

— Отдали документы.

— А родители?

— Мать плакала. Она хотела, чтобы я директором школы стал.