Евгений Гущин - Правая сторона

— Непонятное желание. Почему именно директором?

— А в нашем доме директор восьмилетки живет. Хороший мужик, как я теперь понимаю. Обходительный такой, вежливый. Культурный. Во дворе у нас его женщины очень уважают. Советоваться только к нему ходят, будто он один такой. Матери нравится, вот она и…

— Ну, а потом?

— Пошел на стройку. Окаренки с раствором каменщикам подтаскивал, кирпичи подавал.

— И долго там был?

— С месяц.

— Трудно стало?

— Да нет… Мастер машину бетона увез на сторону, а когда стали разбираться, я сказал прорабу. Мастеру — строгий выговор, а мне после этого хоть беги со стройки. Самое тяжелое всегда доставалось. Кузова от раствора очищать, цемент грузить. Ушел оттуда, все равно мастер выжил бы…

— Да-а, — сумрачно усмехнулся Иван. — А сюда как догадался?

— В газете заметка была про заповедник. И вот… — Артем посмотрел на лесничего. — Смеяться не будешь?

— Не до смеха.

— Когда я еще на первом курсе учился, мы ходили в туристический поход. Возле речки палатки поставили, начали ужин готовить. Я как раз по кухне дежурил. Ну, хлеб нарезал и прямо на камни положил. Девчата разорались, а преподаватель — вот был мужик, до сих пор вспоминаю, — заступился: в тайге, дескать, все стерильно. — Стыдливо посмотрел на Ивана. Тот — ничего. — И, знаешь, меня эти слова почему-то поразили. Все время я о них думал, и вот когда попалась заметка про заповедник, поеду, думаю, в тайгу, где все стерильно. В смысле — честно, без обмана.

— Ероплан. А дальше?

— Что — дальше? Работаю.

— И нравится?

— Нравится.

— Стихи-то пишешь?

— Нет, бросил. Чужие люблю читать, а сочинять свои, наверное, не мое дело.

— Здесь надо что-то делать и для души. Иначе — тоска задушит. Запьешь, как Ларион. Ни театров тебе, ни концертов — ничего нет. Кино раз в неделю. Рыбалкой или охотой долго не пробьешься. Ты же городской человек, тебе что-то такое — пошевелил пальцами — надо. Понимаешь меня? Ну вот, например, Анисим Спирин рисует, я — с кедром вожусь. Не знаю, что получится, но хочу, чтобы кедры легко было пересаживать из питомника на таежные пролысины, на порубочные участки. Дереву цены нет. От кедра вся жизнь в тайге. И птицы, и звери орехами питаются. Найди и ты себе занятие. Вот хотя бы изучай повадки животных. Когда маралы бегут — это балет. Сколько грации! Куда твоим балеринам! — глаза лесничего повеселели. — Это я к примеру. Заняться у нас есть чем. Тайга почти не изучена. Сколько тут интересных трав, кустарников.

— Да я уже чувствую это.

— Если тайгу всерьез полюбишь — в институт поступишь. Конечно, уже не в пед, — рассмеялся. — Я сам подумываю поступить. Техникума не хватает. Кедр — дерево серьезное, многого от меня требует. Книг вон сколько перерыл, — кивнул на шкаф.

Иван замолчал. Принес сигареты, поставил с краю стола пепельницу из консервной банки, глядел, как Артем разминает сигарету, как прикуривает.

— А насчет стерильности… — улыбнулся или поморщился, не поймешь. — Стерильность только в аптеке под стеклянным колпаком. А если в том смысле, который ты имеешь в виду, то и тут все куда сложнее. Встретишься и с обманом, и с нечестностью. Справедливое дело тоже защиты требует, заступаться за него приходится.

— У нас ребята на стройке заступались за меня, да бесполезно, — хмуро сказал Артем, морщась от дыма.

— Не знаю, как они заступались.

— Говорили мастеру, чтобы не прижимал в отместку.

— А мастер их так и послушал. «Спасибо, ребятки, что подсказали, я не знал», — передразнил. — Надо уметь заступаться. Надо уметь отстаивать. Надо уметь цапаться за свою идею!

— Цапаться? — с недоумением произнес Артем.

— Цапаться — не то слово. Драться!

— Тогда зачем все красивые слова?

— Какие слова? — прищурился Иван.

— Ну, что у нас и законы самые… — начал Артем с легким раздражением.

— Справедливые? — подсказал Иван. — Законы хорошие, дай бог всем такие. Ты вот скажи мне, похвалили бы твоего мастера, если бы обо всем узнали где-нибудь повыше, скажем, в райкоме партии?

— Но ведь не узнали.

— А вы туда обращались?

— Нет, — признался Артем.

Алику наскучило слушать взрослые разговоры, он перелез к отцу на колени, прижал голову к его груди. Легкие, как пух, волосы колыхались от дыхания отца.

— Стерильно! — говорил Иван, распаляясь. — Слово-то какое аптечное. Было бы стерильно, я бы прибил по всему побережью таблички: тут, мол, товарищи, заповедник. Рыбачить нельзя, зверя стрелять — тоже нельзя. Хотим всю тайгу в неприкосновенности сохранить вашим внучатам и правнучатам. И спал бы спокойно, без забот. Почему не спать? Подплыл браконьер, тот же Клубков, увидел табличку, поскреб в затылке: «Ага, нельзя», — и назад, домой. Да что там! Весь штат охранников можно было бы распустить. А то ведь не увольняет их Глухов, хотя денежки экономить любит.

— Перегибаешь, — в сердцах сказал Артем.

— Может, и перегибаю, — немного остыл Иван. — Я вот сейчас подумал… Представь: вся наша страна — заповедник, и мы — лесники — охраняем самое святое, — сделал пальцы щепоткой, будто держал в них что-то очень нежное. — Ну, ты понял меня? И кто нарушает это наше святое, тот браконьер. Твой мастер, например, браконьер. Согласен?

— Точно. Браконьер, — согласился Артем.

— Тогда почему ты на него акт не составил?

— Я еще не работал помощником лесничего, — попробовал отшутиться Артем, но Иван шутку не принял.

— А в заповеднике посторонних нет. Тут только лесники, ну, и еще браконьеры появляются. Все мы лесники. Директор — лесник, моторист Ларион — хороший или плохой, но лесник. А беда наша как раз в том, что порой мы не чувствуем себя лесниками. Браконьерам и повадно. От них не бежать, не прятаться надо, а ловить. Понял? Ловить. В городе, в деревне, в тайге — везде не давать им плодиться. А кто не браконьер, не лесник, тот… тот… Ну, ты видел, после северянки на берегу много мелкой рыбешки валяется?

— Видел, — осторожно согласился Артем. Он на самом деле часто замечал на песке серебристых рыбешек, которые слабо шевелили плавниками. Удивлялся их появлению, все хотел спросить мужиков, да забывал. Сравнение с ними обидело Артема. Он резко загасил сигарету в консервной банке.

— Эта мелкота боится шторма, жмется к берегу, ее разбивает о камни. Ею мы собак кормим. Куда же ее еще?

— В общем, ясно, — сказал Артем.

— Разозлился? — с интересом посмотрел на него Иван. — Это уже хорошо. Люблю злых, колючих. Наверно, потому, что сам такой. Злиться ты злись, а не забывай: будешь жаться к берегу — выбросит на камни. А потом всю жизнь станешь искать стерильности. Постарайся разобраться в нашей жизни, и будешь человеком, если чью-то сторону примешь. Иначе… — не закончив, махнул рукой, потянулся за сигаретами.