Евгений Гущин - Правая сторона

Но больше всего поразили руки. Чуть крючковатые, как лапы беркута, — их Артем видел в зоопарке, — сильные и цепкие, ни секунды не лежали без движения. То теребят скатерть, то поглаживают ее неожиданно плавно, будто пальцы без костей — так нежно скользят.

Артем не слышал, как вошел Клубков. Дверь не скрипнула, не простонали половицы. Будто по воздуху прилетел.

— Здравствуйте, — растерялся он.

— Мой помощник Стригунов, — кивнул Иван.

— Слыхал, — оживился Клубков. Очень внимательно, ласково прищурясь, рассматривал. — Артемий, значит? — и, не обращая внимания на утвердительный кивок, продолжал. — Из города в наши места потянуло? А что, воздух тут здоровше, таежный воздух-то, он сильный. Насовсем или как?

— Насовсем. — «Почему он меня так странно разглядывает?» — терялся Артем.

— Домой-то еще не тянет?

— Нет.

— А вот тайга — тянет. Поживешь, поедешь домой, а тайга тебя и начнет тянуть. Покою не найдешь. Дома кто у тебя?

— Мать, сестра, — отвечал Артем и негодовал на себя. Разболтался с браконьером. Да и разговор идет слишком домашний, трудно после такого приступать к делу.

Иван это понял.

— В тайге был, что ли, Тихонович? — ровным голосом спросил он, косясь на патронташ, висящий в углу над ружьем.

— Ходил… — небрежно бросил тот, с неохотой отрывая глаза от Артема. — Для интересу прошелся.

— Есть нынче белка?

— Мало. Ушла белка. Кедра на низах не родила. — Клубков пожевал полными губами. — Кобель трех штук загнал — черные еще, поздно вызреет белка.

Семеновна поставила на стол цветастые чайные чашки с золотыми ободками, берестяной туес с маслом, слегка красноватым, положила булку домашнего хлеба. Под открытым окном на травке закипал самовар, от него шел сладковатый дым еловых шишек.

— Спасибо, — поблагодарил Иван, наблюдая за приготовлениями Семеновны. — Лично я недавно обедал.

— Я тоже, — быстро проговорил Артем.

— Сытые, значит? — пожевал губами хозяин.

Артем уже знал: отказаться от чая — проявить неуважение к дому, и ему было неловко перед Клубковым. Пусть браконьер, а все равно неловко.

— Мы ведь к вам по делу, Александр Тихонович, — сказал он. — Звать в заповедник.

— Это как? — линялые глаза хозяина потемнели, пальцы забегали по столу, сколупывая нитяные узелки.

— Ну, как… Чтобы вы переехали в Полуденное работать. Там дадут обход, квартиру.

— Какой еще обход! — настороженно прислушивающаяся к разговору Семеновна сорвалась на крик. — Никакого обхода нам не надо! Выдумали — обход!

— Помолчи, — вполголоса произнес Клубков, не глядя на жену. Он пододвинул к себе чай, жестом пригласил других.

— Ко мне на днях Ларион приплывал… — выждал малость, наблюдая, как из чашки струится парок. Ничего не выражало его лицо. — Тебя, говорит, директор просил приплыть, — продолжал хозяин, отпив глоток. — А я Лариону и отвечаю: ежели надо — пускай сам ко мне приедет. Вот так, милые.

— Дело серьезное, Тихонович, — напомнил Иван.

— Сурьезное, Ваня, шибко сурьезное… Ты, случаем, не знаешь, пошто ваши мужики Сельгу вверху запрудили?

— Запрудили? Сельгу?!

— Запрудили, Ваня, запрудили. Два дня валуны катали.

— Первый раз слышу. — Иван был обескуражен.

— Не с этим я тебя ждал, не с этим.

Иван пожал плечами, криво усмехнулся.

— Так как, Тихонович, поедешь в Полуденное жить?

— На кой оно нам сдалось, ваше Полуденное, — встряла опять Семеновна. — У нас, слава богу, своя изба.

— Тебя спрашивают? — хозяин повернул к ней хмурое лицо.

— А чего молчишь, как телок? Ответь имя как следует!

— Помолчи, — недобро сказал Клубков, царапая скатерть. Обернулся к Ивану, пристально его разглядывал. — А ежели я не поеду, тогда как?

— Этого я не знаю. Глухов решает, — каким-то чужим, с хрипотцой, голосом сказал Иван.

Артем тут же стал шарить в кармане, где лежало предупреждение Глухова. Искал и понимал бессмысленность этого — бумага все равно мокрая и потеряла силу — ничего на ней не разобрать. Клубков остановил.

— Не ищи, верю я. Речку, значит, перегородили, в сухое русло пустили воду, теперь я в заповеднике. Выбирай, Александр Тихонович: либо — либо. Так я рассуждаю?

Иван промолчал.

— Ну, вот ты, Ваня, партийный, объясни мне, темному мужику. По совести это или нет: из русла воду в протоку пустить?

— А ты здесь по совести живешь?

— Лучше бы за своими приглядывали, — не утерпела опять Семеновна. — Свои браконьерничают, им можно.

— Ага, на то и свои, — поддержал жену Клубков. — Браконьерничают, тозовки незарегистрированные держат. Им — можно. Вот были у меня на неделе люди из района — рыбалкой баловались. Мне бы взять да спросить: можно ли держать без разрешения милиции мелкашку? Мужика и прибрали бы к рукам. А я вот молчу. Потому что каждый живет как может, и не надо мешать. Так я говорю, Артемий?

— Тозовки нас не интересуют, — прокашлявшись, сказал Артем. — Давайте говорить о Полуденном. — И покраснел.

— Зачем так торопишься, Артемий? — Клубков смотрел на него, грустно улыбаясь.

— Да ты почему такой-то? Пугани их отседова! — обожгла Семеновна, пятясь от стола к ружью.

— Хватит, мать, — резко оборвал Клубков. — Поди, прижмись.

Но Семеновна не ушла. Она отступила в угол, недобро наблюдала за гостями.

— Вот и поговорили. Что в конторе передать? — зевнул Иван, краем глаза следя за хозяйкой.

Клубков лениво усмехнулся:

— Не бойся, баба есть баба. Пугает только. А Глухову скажи, что Клубков родился в отцовской избе, в ней и помрет.

— Приедут люди, будут выселять…

— Ты меня знаешь, Ваня, — судорога прошла по пальцам.

Артем глянул на Клубкова, на Ивана и поразился, насколько они похожи — и разрезом глаз, и выражением их; в цвете — вся разница.

— Ну, плыть надо, — Иван распрямился, собираясь выйти, но Клубков остановил рукой.

— Чего заторопился? Я ведь не чужой тебе, какой ни есть, а дядя, родственник, — неожиданные мягкость и тепло засветились в сизых глазах. — Я вот все спросить хочу: кто там у вас выслужиться хочет, кто надоумил директора речку прудить? Не сам же он догадался, кто-то из местных надоумил. Ты как считаешь, Ваня?

— Ничего я не знаю, — Иван разглаживал на коленях мокрую фуражку, норовил снова встать.

— А может, узнаешь?

— Мне это ни к чему, — безразлично проговорил Иван, поднимаясь. Поглядел в окно. — Плыть пора. Солнышко вон уж где.

— Всегда ты спешишь. А жизнь-то короткая… Даже у партийных. Так-то, Ванечка.

Иван стоял бледный: свернутая до предела пружина. Вот-вот сорвется с держателя.

— Пошли, Артем.

Клубков глянул на Артема.

— А ты, Артемий, заезжай, когда мимо дорога будет. Завсегда рад буду. Заедешь?

— Не знаю… — промямлил Артем, сгорая от стыда. Что о нем Иван подумает? Растаял перед браконьером…