Евгений Гущин - Дом под черемухой

И снова она усмехнулась над собой. Жаль стало себя. Жить оставалось немного, жизнь, можно сказать, прожита, а что светлого было у нее в дальних временах? Ожидание радостей, которое само по себе было ощущением счастья? Были радости, были, да затерялись они, одна горечь осталась от них, как дым затухающего костра. На душе — одиноко и холодно. Степан с нею слова лишнего не скажет, чужой и чужой. Юлька, кровь ее и плоть, уехала слишком уж спокойно, будто только и ждала, как бы поскорее вырваться от матери. Как же это так получилось, что жизнь покатилась под горку, к последним своим годам, а у нее сердце тепла не накопило? Холодно в душе, как зимой в нетопленной избе, и неуютно. Кто виноват?

Евдокия вдруг вздрогнула и непроизвольно шагнула назад. Она стояла возле обрыва, у самого среза, за которым далеко внизу тускло светилась река. Она узнала это место с редким, худосочным кустарником обочь дороги, узнала глазами и памятью. И увидела покачивающийся кустик на одном-единственном корешке… И поразилась: зачем и как она сюда пришла? Почему ноги привели ее именно сюда, хотя дорогу накатали новую, дорога теперь далеко огибает старый обвал?

Смутно и непонятно в душе. Страх скоро унялся, а сосущая тревога осталась. Глядя за реку, на светлое пятнышко зарождающегося дня, который пока еще далеко-далеко от Налобихи, в других землях, светит другим людям, но вот придет и сюда, Евдокия вдруг отчетливо поняла, что хотя и доживает жизнь, а счастья она не нажила, потому ей холодно и неуютно. И это стало ей понятно лишь сейчас и тут, перед чертой обрыва, к которому она, не желая того, подошла и глянула вниз. Стоит она одна-одинешенька, некому пожалеть ее. Какая злая сила распорядилась, что при живом муже и при живой дочери осталась она одна? И что делать дальше? То ли попробовать связать порванную ниточку между нею и Степаном, то ли уж жить как живется, отпустив вожжи и надеясь, что куда-нибудь да вынесет? Так и жить по колее? Нет, жизнь пошла под уклон, и чем дальше, тем скорее. Оттого и захотелось человеческого тепла, сердечности, ласкового слова. Старость теплоту любит по-особенному. Был бы мудрый третий человек, подошел бы к Евдокии и Степану, подтолкнул бы их друг к дружке: милые вы мои, что же вы творите? Кто вас порознь согреет? Да никто не подойдет, нет такого третьего человека…

Обострившимся в тишине слухом уловила Евдокия далекий звук, похожий на конское фырканье, и вся встрепенулась, глядя в густой сумрак, даже дыхание задержала, ждала: не скрипнет ли колесо телеги, не звякнет ли подкова о случайный камень. Навстречу ей и на самом деле что-то двигалось. Она угадала силуэт лошади и на ней верхом человека. Оказывается, Степан не на телеге ехал, а верхом. Так ведь быстрее. А она ждала, что он будет на телеге. Не дает ей покоя та давняя телега в колее.

Замирая от волнения и неловкости перед Степаном, которых давно не испытывала, Евдокия метнулась к дороге, боясь, что Степан проедет мимо нее, не заметив.

Конь испугался, захрапел, шарахнулся в сторону. Степан коня не остановил, он лишь обернулся и молча вглядывался во тьму, пытаясь понять, чего испугалась лошадь. Наверно, он и сам боялся, потому что низко пригнулся к лошадиной шее, почти лежал.

— Степан! — с отчаянием позвала Евдокия, опасаясь, что муж сейчас ускачет и она останется одна в ночной степи.

Было видно, как Степан распрямился на лошади, что-то глухо заговорил, успокаивая испуганное животное, похлопывал ладонью по шее, но подъезжать к Евдокии не спешил, настороженно вглядывался в идущую к нему одинокую фигуру.

— Степан, это я! — крикнула Евдокия снова, и пока она подходила ближе, лошадь беспокойно поворачивала голову в ее сторону, тряся гривой и похрапывая, нервно переступая с ноги на ногу.

— Ты, что ли? — сильно удивился Степан.

— Я, Степа, — смущенно рассмеялась Евдокия.

— Да к ты куда идешь-то? Что случилось?

— Ничего не случилось. Тебя встречать шла. Что-то тревожно мне за тебя стало, вот и пошла.

— Гляди, какая забота, — Степан усмехнулся в темноте. — Сроду бы не подумал. — Он спрыгнул с лошади, пошел рядом.

Евдокия понимала, что Степан обижается на нее. И как не обидеться? Голодным, да еще ночью, отправила его в деревню искать запчасти, а теперь ему придется еще ремонтировать ее трактор. Кто знает, сколько он провозится? Тут любой обидится. Другой бы мужик на его месте сказал ей пару ласковых, а этот еще терпит. Только и всего, что усмехнулся на ее слова.

Степан шел молчком, и она не лезла к нему с разговорами. Брела рядом тихая, задумчивая, опустив голову, всем своим видом винясь перед мужем.

Так молча и дошли до стана.

Костры здесь уже потухли, тлели головешки. Все спали. Полуночников встретила верная Нинша, накормила Степана ужином.

Чуть позже Степан подогнал свой трактор к машине Евдокии, направил фары на вскрытый мотор, убавил обороты до негромкого бархатистого рокота и взялся за инструменты.

Евдокия стояла у него за спиной, покорная и тихая, ожидая, что муж попросит ее чем-нибудь помочь, но он ни о чем не просил. Сам нагибался к инструментальному ящику за ключом, сам складывал замасленные детали на подостланную тряпицу.

— Ты не устал, Степан? — спросила она осторожно.

Он не ответил, позванивал ключом о металл. Фары высвечивали его согнутую спину. В желтоватом свете дымилась роса на травах.

— Ты, конечно, на меня сердишься, — заговорила она снова, не обидевшись, что он не ответил ей. — Только ведь я загадала, Степа. Потому и мучаю тебя.

— Что ты загадала? — спросил он неживым, без всякой интонации голосом, не обернувшись к ней, будто спиной спросил.

— Работаю, пока трактор ходит. Хочу до осени дотянуть на нем. Новый брать нет смысла. Чтоб сразу и мне, и ему уйти. Обоим, в общем. Вот и переживаю, чтобы до осени доработать.

— Куда уйти? — донеслось из-под капота.

— Из механизаторов. Тяжело мне стало. Все же вот-вот полсотни стукнет. Можно на пенсию оформляться. Нам ведь льготы… А трактор мой спишут.

— Да? — отозвался Степан, а минуту спустя добавил: — Шла бы ты спать. Не люблю, когда над душой стоят.

— Я думала, тебе веселее со мной, — сказала Евдокия. Спать она очень хотела, но уйти в палатку было совестно. Степан работает, а она спать будет… Нагребла ногой скошенной травы, бросила сверху телогрейку и прилегла, слушая, как убаюкивающе рокочет Степанов трактор, видя, как сам Степан сгибается и разгибается, и огромная тень его прыгает по травам, по росной, парящей луговине. Ей вдруг подумалось, что именно затем ходила она встречать мужа, чтобы он немного отмяк. Она для себя, видно, еще раньше решила помириться со Степаном, сблизиться. Сама себе в этом не призналась, а внутренне готова была сделать первый шаг навстречу. Боялась, что к застарелой размолвке прибавится новая обида, вот и пошла. Конечно же, ее молчаливую повинность Степан заметил, хотя вида не показал. Правота, как у любого обиженного человека, была на его стороне. Он это сознавал, но, как показалось Евдокии, совсем не смягчился, а оставался тем же спокойным и холодным, безучастным к ней.