Евгений Гущин - Дом под черемухой

— Бедненький… Его взяли. Девка взяла да на себе женила. Эх, Степа, Степа… Слушать стыдно. Да если уж ты был такой беспомощный, если сам не знал, чего хотел, то с тобой только так и надо было. Брать за ручку да вести. Моя бы власть, я бы многих мужиков на фамилии жен переписала. Погляди на Ниншу Колобихину. Баба мечется как заполошная. И ребятишек-то успевает накормить да обстирать, да уроки проверить. Работа у нее — не бумажки на столе перекладывать, сам видишь, как пластается. И везде-то она успевает, обо всем-то у нее душа болит. Кто у них главный в семье? Ясное дело, Нинша. Потому что на Володьку где сядешь, там и слезешь. Две с половиной сотни Нинша заколачивает, а денежки эти даром не даются. Здоровьишко у нее едва-едва, а не уходит на легкую работу. Понимает: деньги нужны, ребятишек надо в люди выводить. А Володька? Сидит себе в мастерских на тарифе. Сто сорок получает и то половину пропивает с дружками. Вот тебе и глава семьи! Какой толк, что Нинша на его фамилии? А раз она получает больше, раз на ней вся семья держится, то, по-хорошему, на нее бы и ребятишек переписать. Надоело нам, Стена, в подневольных ходить. Охота пожить по-человечески. Чтоб зарабатывать как следует и не зависеть от мужа. Чтоб равноправие было полное.

— Что-то твое равноправие не сильно тебя радует, — сказал Степан. — Глаза высохнуть не успели.

— Не у всех же так, как у нас с тобой. Может, Юльке повезет больше, чем мне. Муж ее будет больше уважать и жалеть.

— Жалеть… — хмыкнул Степан. — Меня ты много жалеешь?

— Ну вот, сразу «меня». Все на себя переводишь. Я жду, когда ты меня пожалеешь, а ты сразу «меня». Хочется, чтоб самого погладили.

— Наверно, и тут равноправие нужно, — сказал Степан. — Надо друг друга жалеть, тогда лучше будет.

— Эх, Степан… Я сегодня к тебе всей душой. Надоело мне так жить. Помириться, думаю, надо. Чего нам мучить друг друга на старости лет? А вместо этого мы с тобой опять чуть не поругались.

— Да почти поругались, — усмехнулся Степан.

— Вот я и говорю. Наверно, столько мы злости накопили, что и не помиримся, пока не выскажем. И один другому не уступим ни одним словом. Ладно… Надо вставать. За трактор спасибо тебе. Выручил ты меня крепко.

Евдокия поднялась и зябко поежилась. Туман рассеялся, звезды выцвели, за рекой мягко розовела заря. Еще один день начинался. Солнечный день будет, погожий.

Потянула из-под Степана свою телогрейку.

— Постой, — сказал тот и все лежал, чего-то медлил.

— Ну? — спросила Евдокия.

— Я вот что подумал… Машину бы нам купить. «Жигуленка».

— Машину? — удивилась Евдокия. — Зачем?

— Машина всегда пригодится. В город хотя бы ездить. К Юльке в гости. Свободное время выдалось — сели, поехали. Попроведовали, увезли ей чего-нибудь — и назад. На своей машине удобно.

— А что, это дело, — сказала Евдокия задумчиво.

— Конечно, — загорячился Степан. — Ты попроси, чтоб выделили.

— Попрошу, — пообещала Евдокия и все глядела на оживившегося мужа. — Ну а больше ты мне ничего не скажешь?

— Не дави ты на меня, Дуся. Давай постепенно…

Она улыбнулась:

— Может, и познакомимся заново?

— Я не против. Только на педаль не жми. Не газуй сильно…

— Давай попробуем так, — согласилась она.

На луга прикатил Пашка.

— Евдокия Никитична, в правление вызывают.

Трясясь в кабине грузовика, Евдокия гадала: что за срочное нынче собирается правление? Всего неделю назад обсуждали ход заготовок кормов — и вот снова заседание. Что же там стряслось, если ее отрывают от работы в такое жаркое время? Не терпелось узнать. Покосилась на Пашку, ворочавшего баранкой.

— Какие новости в деревне?

— Налобиха на старом месте стоит.

— И то ладно.

Отвернулась от Пашки, стала глядеть в заречную даль. Тайга всегда манила ее к себе. А побывать там не пришлось. Все некогда…

Выйдя из машины и уже собираясь ступить на крыльцо конторы, Евдокия вдруг остановилась в изумлении: сбоку от крыльца качался пьяным-пьянехонький Колька Цыганков. Вот тебе и Николай Ильич! Вот тебе и пахать при галстуке!

Галстука на этот раз на Цыганкове не было, он оказался даже без пиджака, в мятой и настолько грязной рубахе, будто не на ногах добирался до конторы, а катился на боку.

— Николай Ильич, ты ли это? — язвительно спросила Евдокия.

— Но-о. Не узнаешь, чо ли? — Колька поднял на нее осоловелые глаза.

— Да как тебя узнать-то? По лицу навроде как ты. А потом думаю, какой же это Николай Ильич, если он без галстука? Раз без галстука, значит, думаю, не он.

— Галстук… — зло рассмеялся Колька. — Я его и гробу видел. — Грязной, растопыренной пятерней он стал скрести себе шею, будто сдирал с себя невидимый галстук. Рванул на груди рубаху, посыпались пуговицы. — Надоело, Никитична, силов нету! Без перекуров вкалывал! Там не выпей, там не закури, там слова не скажи! Да я что, не человек? Должен я хоть раз душе волю дать?

— Выгонит тебя Брагин, — сказала Евдокия, непроизвольно подначивая Цыганкова. Совестно было перед собой признаться, а почему-то она испытывала удовольствие от такого оборота дела.

— Да я сам уйду! Выгонит он меня. Надоело в глаза заглядывать. Того и гляди, хвостик вырастет. Вилять им начну. В гробу я таких благодетелей видел!

— Ну а куда пойдешь? Все прошел вдоль и поперек. В нашем бабьем звене только и не был. В конюхи, разве?

— А хоть в конюхи! Перед конями не надо пришибленным ходить. В морды им заглядывать не надо. Кони — народ добрый!

В кабинете председателя собрались не только члены правления, но и специалисты. Постников сидел за своим столом хмурый, рассеянно барабанил пальцами по столешнице. Леднев читал какую-то бумагу, и лицо у него было скорбное. У окна сидел Брагин. Покосился на вошедшую Евдокию и сразу увел глаза.

— Ну так что, Алексей Петрович, — спросила Евдокия с ехидством, которое прорывалось в ней помимо воли. — Сдаешь звено-то?

Постников поглядел на нее с недоумением и тут же вопросительно перевел глаза на Брагина, сидящего молча и безучастно.

— Как это, сдаешь звено? Что это значит?

Леднев оторвался от бумаги, уставился на Брагина.

— А проспорил нам Алексей Петрович, — пояснила Евдокия. — Он сказал, что если хоть раз Цыганкова пьяным увидим, то сам уйдет из звеньевых. — Обернулась к совсем поскучневшему, потерявшему всю свою представительность Брагину: — Было, Алексей Петрович, нет?

— Да забирайте вы от меня это звено, — вяло махнул рукой Брагин. — Одна морока. Трактористом работаешь, так за себя одного и отвечаешь. А тут возишься со всякой дрянью, человека из него хочешь сделать, а получается… — кивнул за окно, где Колька что-то кричал и размахивал руками. — Вот она, благодарность. Полюбуйтесь. Освободите от звеньевых — только спасибо скажу.