Евгений Гущин - Дом под черемухой

— А в чем дело?

— По бюллетеням они тоже обгоняют мужчин.

— Ну, болезнь — дело такое… Все болеют… Ладно, потом доспорим. Некогда сейчас, — смял разговор Постников и обернулся к Евдокии: — У тебя, Никитична, что ко мне? Вижу, есть что-то.

— Да насчет машины, Николай Николаич, — засмущалась Евдокия. — Надумали мы со Степаном легковушку купить.

— Ку́пите. Осенью выделят для передовиков жатвы, и дадим в первую очередь. Какой разговор… Можешь строить гараж.

Евдокия поднялась, радуясь, что все так быстро утряслось, но Постников удержал ее:

— А теперь у меня к тебе дело. Ты, может, новые-то женские звенья возьмешь под свое крылышко, Никитична? Звеньевые у них будут свои, а ты как бригадир над ними? На период уборки.

— Можно, — согласилась Евдокия.

— Ну вот и хорошо, — с облегчением сказал Постников. — Прикинь сама, кого можно в звеньевые. Тебе ведь с ними работать.

— Прикину.

— Да, как у тебя дочь-то? Поступила?

— Поступила. Телеграмму прислала. На днях вернется. До сентября тут будет.

— Что ж, пускай учится. Конечно, лучше бы в сельскохозяйственный, но ладно… Пусть до сентября поможет, поработает на уборке. Их ведь все равно куда-нибудь на свеклу или на капусту пошлют, так лучше — дома. Мы справку ей дадим. Мы учили их, выпускников, деньги на них тратили. Должна быть отдача?

— Должна.

— У нас каждая пара рук на вес золота. Да и когда все увидят, что твоя Юлия тоже работает, это будет как наглядная агитация. Как живой пример. Жаль, с династией не получилось. Ну да кому-то надо и знамена вышивать. Верно? Держись веселее, Никитична. А насчет машины не сомневайся. Готовь деньги. Да пускай Степан зайдет. Досок на гараж выпишу, пока есть.

Из города Юлия вернулась не такой, какой уезжала. Сильно она там изменилась. Всего месяц Евдокия не видела дочь, а за это время Юлия вроде бы подросла, стала выше и стройнее. Появились в ее движениях неторопливая мягкость и особенное изящество, которые и прежде поражали мать, но тогда это проскальзывало моментами, теперь же утвердилось окончательно. Казалось, Юлия хорошо знает за собой удивительное свойство все делать красиво и внимательно за этим следит.

Может быть, взрослили Юлию ее теперешняя одежда и этот парик, будь он неладен; уезжала она в платье, а воротилась в длиннополой юбке, в узкой огненно-красной кофточке с цветами и новомодных туфлях. Даже Колобихина, встретив ее на улице, едва признала. Да что там Колобихина, сами отец с матерью едва узнали дочь. Сперва, как Юлия вошла в дом, Евдокия глянула на нее и остолбенела: вроде бы и дочь стояла перед ней и в то же время не она, а незнакомая городская красавица, схожая с Юлией чертами лица. И не столь новая одежда поразила Евдокию, как волосы Юлии. Они были у нее невиданного цвета: седые не седые, дымчатые не дымчатые, не поймешь какие.

Разинула рот Евдокия, глазела на дочь, не в силах слова вымолвить. Потом опомнилась, позвала Степана:

— Отец, глянь-ка, кто к нам приехал!

Вошел Степан и тоже оторопел.

Одежда и парик этот, конечно, взрослили Юлию, но и без них было видно: девка-то уж совсем невестой стала. Однако не внешний вид и взрослость дочери обеспокоили Евдокию. Вперед ее Юлия живет, не назад время идет. И что модной стала ее дочь, тоже не особенно опечалило Евдокию. Девка молодая, красивая, пусть одевается, как ей нравится. Непривычно для Налобихи одета? Ну так что ж, мода такая в городе. Самой ей в молодости не пришлось поносить красивых, дорогих вещей, ситцевым платьям рада была, так хоть дочь поносит. Пускай себе одевается, она у отца с матерью одна, ничего для нее не жалко. Другое смущало Евдокию: слишком уж радостная вернулась Юлия, вся так и светилась, будто невесть что ей в городе посулили. И уже казалось Евдокии, что дочь охладела к родному дому, чистоту в избе поддерживает не так истово, как прежде, и душой была уже не здесь, а в городе, в новой своей жизни.

Виду Евдокия не подавала, что сердится на дочь, а про себя думала: вон как рада, что уезжает от отца с матерью, что отделилась. Так рада — дальше некуда. И когда Юлия улыбалась своей безотчетно-счастливой улыбкой, Евдокия втайне злилась: хоть бы матери-то не выказывала своей радости, не расстраивала бы.

Как-то за ужином не утерпела, сказала с прорвавшимся упреком:

— Совсем ты чужая стала, Юлия, из дому глядишь.

— С чего ты взяла? — улыбнулась Юлия, но улыбка у нее была такая виноватая, и Евдокия подумала, что дочь и сама это понимает.

— Да уж вижу! Чего тебе там такого наобещали? Ждешь не дождешься, когда из дому вырвешься.

— При чем тут «наобещали»? Ты, мама, как скажешь… Я же учиться поступила. Хочется поскорее на занятия. Неужели непонятно?

— Хвалили твои вышивки-то?

Юлия заулыбалась:

— Еще как! Они как увидели мое «Поле», глаза вытаращили. Все преподаватели сбежались посмотреть.

— Это где кони-то шестиногие?

— Да. Это самое. «Поле» называется.

— А не ругали, что у коней столько ног?

Юлия снисходительно поглядела на мать:

— Они же понимают, что такое искусство. Не как некоторые… Ахают, охают, будто сроду такого не видали. У других девчонок, которые вместе со мной поступали, вышивки так себе. На уровне начинающих любителей. Одна носовой платочек представила. На нем цветочек вышит. Другая маленькую подушечку привезла, крестиком вышитую. Думочку. Прямо смех! А у меня — картина. Можно сказать, произведение искусства.

— Ну уж прямо-таки и искусство, — не поверила Евдокия.

— В чем и дело, что искусство! Мне преподаватели так и сказали. Собрали всю нашу группу и говорят: смотрите, как надо работать. Вот где искусство! Ты бы видела, какие лица были у наших девчонок! Одна подошла ко мне что-то спросить и на «вы» обращается. Представляешь? Она мне ровесница, а обращается как к старшей. А старенькая учительница, она у нас завуч, сказала, что сколько преподает, а подобного не видела. Погладила меня по голове и говорит: ты талантлива, девочка, береги себя. Вот так-то, мама. Ты думала, твоя дочь просто так? Не-ет, ты обо мне еще услышишь. Я еще не то вышью!

— Ой, расхвасталась, — смеялся Степан, влюбленно глядя на дочь.

— И ничего не расхвасталась, — покраснела Юлия. — Как было, так и рассказываю. Сама не ожидала, что всем понравится.

— Ну и кем вы будете, когда кончите учиться? — спросила Евдокия. — Где работать будете?

— Многие пойдут в ателье. Мастерами художественной вышивки. Ну там цветочки какие-нибудь вышить на блузке или платье заказчика. Другие — на вышивальные фабрики, в мастерские. В общем, кто куда. Загадывать трудно.

— А ты? — спросил Степан.

— Я ни в ателье не пойду, ни на фабрику. У меня совсем другие планы. Совсем другие… — Юлия сощурилась, смотрела на отца, а видела, казалось, сквозь него. Далеко-далеко смотрела в одной ей видимую даль. — Я дальше учиться буду. Я хочу быть художником. Только не красками писать, а нитками. Понимаете? — Взглянула на отца, на мать. — Нитками можно здорово писать. У них огромные выразительные возможности. Жалко только, с нитками мало работают и в основном по мелочам. Разные безделушечки вышивают. Вроде тех думочек, которые на диван кладут. Я вот думала уже, что траву на моем «Поле» можно было подать совсем по-другому. Не гладью, как у меня, а объемно. Понимаете, нет? Ну как бы вам это объяснить. — Юлия руками плавно описала в воздухе круг и со всех сторон стала подправлять его растопыренными пальцами, будто лепила невидимый шар. — Из ниток можно создать объемную, почти настоящую траву и даже расчесать ее как угодно. Интересно, правда ведь? А нитки наложить разных оттенков, чтобы поле было многокрасочное, чтобы оно жило. Если взять нитки тонкие, шелковистые и наложить их не слишком густо, не как ворс на ковре, то от легкого движения воздуха они будут играть. Посмотришь, словно живая трава под ветром колышется. И ковыли серебрятся. Здорово ведь? Эх, жалко, недавно я это поняла, а то бы и гривы сделала коням такие, чтобы гривы развевались у них. Из золотистых тонких нитей. Тогда бы вообще все ошалели у нас в училище… Ну чего вы смеетесь?