Григорий Ершов - Холодные зори

— Дык обед в ней ношу, — наконец нашелся Васятка.

— Проходь, не задерживайсь! — крикнул контролер и дал Васятке легкого подзатыльника, просто так, для острастки.

Васек был ни жив ни мертв. Сразу понял он угрозу, которая таилась в сердитых словах мастера.

Ему захотелось вдруг еще раз получше и до самого конца прочитать листок, из-за которого такой сыр-бор стоит в проходной.

«Почему так ярятся на нас? — подумалось при этом Ваську. — Мне вот и то уже рублей, почитай, двенадцать положено получить, даром что ученик, но работал же многим поболе месяца. И отец не присылал ничего давно. Надо требовать, раз так не дают».

Придя домой, Васятка тут же сел на топчан и начал с жадностью перечитывать запретный листок. А на листок этот снова легла, теперь уже волосатая, лапища. Не думал Васек, что сосед его не спит. А тот уже стоит в одном исподнем перед ним:

— Чё ты, али сдурел, паря? — сипло гудит над ухом сосед, жердина Масленников.

— А цо? Ходу и цитаю! — зло возразил Васек, позабыв и о своей слабости к цоканью, да и о строгом наставлении мастера порвать листок, чтобы никто не узрел Васька за этим тайным делом.

— А то, мил человек, что за таки дела околоточный засадит в кутузку, а оттель в острог городской переправит. И прощевай как звали.

«И что им всем далось листком пугать? — невесело подумал Васек. — Правда тут рабочая сказана — лихоимствуют хозяева, копеечку рабочую крепко держат», Скоро и ему самому жевать станет нечего.

А Масленников нажимает:

— Глупый, совсем глупый ты, видать… Ишь, на грехи мои, с листком выпятился. Прочел хоша, что там писано?

— Процел… прочел, — поправился Васятка. — Правда там рабочая про получки. Робим, корпим. Возьми Филю — пальца как не было. Сам ты с первого гудка и до ноци, иной раз и всю ноць на заводе безвылазно. Кусать где возьмешь без полуцки? Вон как высох-то. Краше в гроб кладут.

Слышал не раз Васятка еще в деревне от отца своего Константина Никаноровича про то, как рабочие бастуют. Только сам отец не разделял таких крайних мер со стороны рабочих. «Плети обухом не перешибешь! — с безнадежностью и неверием в их борьбу говорил он о стачечниках. — Бунтуют против хозяев, — пояснял отец Васятке, — а потом не дядин, а свой зад для порки подставлять приходится».

А Масленников на чем-то своем стоит и все спрашивает Васятку:

— Где ты ее взял? Прокламация ить, а не просто газетный оторвыш. За таки дела и тебе попадет, и тому, кто дал, и тем, кто за делом этим видел тебя да и не донес, то бишь мне, соседу твоему.

— Аль донесешь? — не то что испугался, а удивился Васятка.

— Ты чё, сдурел, паря? Я упредить хочу, читай себе, только помни, чтоб никто, даже отец родной, не видел, а потом…

— Ладно, разорву да в сортир выброшу, говорили мне уже о том, — в сердцах прервал вдруг Масленникова тезка.

— Ну и сызнова дурень ты дурнем, — опять вмешался Масленников. — Зачем же выбрасывать? Люди сочиняли, трудились, печатали опять же, бумагу тратили, а ты… Эх, Василий. — Масленников сожалеюще покачал головой и добавил тише: — Ты ее спрячь, браток, понадежнее, а случай выпадет, незаметно положи кому надо из надежных ребят. Разве плохо, если и еще кто из рабочих на бумажку эту глянет, сам ведь говоришь — рабочая правда в ней.

Больше и разговоров об этом с соседом не было.

Ильин день выдался жаркий, душный, и пыльный. Еще на подходе к проходной люди то и дело терли глаза. Сверху, словно черная крупа, сыпалась угольная окалина, под ногами клубилась черно-желтая дорожная пыль.

Васек, прижатый уже неподалеку от дверной щели, почти возле вертушки, заметил, что многие поднимают прямо с земли белые листки. А рядом с заводскими воротами возвышался над всей толпой его сосед Масленников. И не понять было Васятке, отбирал тот у людей листки или раздавал. Только и Васятка успел поднять из-под ног такой точно листок, какой уже как-то вынес он с завода. Теперь Васек уже сознательно далеко упрятал его, пока протолкнули его к вертушке, и протянул дежурному сторожу свой рабочий жетон. И вновь отметил про себя, что эти листки многие уносили с собой в цеха. Полицейского в тот день у проходной не было (видно, для него Ильин день и впрямь обернулся одним праздником!), а поэтому все сошло благополучно: дневная смена была неплохо обеспечена листовками.

Следующий день оказался для Васятки памятным на многие годы. В обед его отозвал в сторону самый старший и самый уважаемый из друзей по «электричке» Павел Хромов.

— Надумали мы, Васятка, помимо ремесла знакомиться с более важными науками. Про политическую экономию слыхал?

— Откель мне такое знать, не на учителя меня готовят, в электрики!

— Ну вот и верно, что в электрики. Значит, в рабочие, а политическая экономия учит, как фабрикантам и заводчикам удается охмурять рабочих.

— Чего тут учить — требовать надо своевременной выплаты за труд твердых казенных денег и низких цен на товары в заводской лавке, — бойко и со страстью затараторил Василек.

— Э-э! Да ты и впрямь, вижу, кое-что кумекаешь. Только, брат, наука эта сложная, не ать-два! Главное, хорошо знать о прибавочной стоимости. Вот в чем корень зла!

— Чё за стоимость така? — Васятка внутренне улыбнулся тому, что так свободно начал говорить, по-рабочему, на твердое «ч».

— Ну, этого за час или два не расскажешь. Приходи к нам, своих немало повидаешь, и ума прибавится!

Адеркину и впрямь показалось обидным отставать от сверстников.

— Ну-к, цо, — сорвалось опять на цокающий говорок, — коли все наши, так и я приду.

В подпольном кружке у Васятки поначалу голова мало что вмещала, прямо-таки дух захватывало от обилия новых, никогда ранее не слыханных слов и понятий.

Конечно же ему еще не хватало ни усидчивости, ни познаний, чтобы самому преодолеть полутысячу страниц теоретических работ руководителя подлинно марксистского движения в России той поры — Владимира Ленина. И не были понятны, скажем, перипетии воинственной ленинской полемики с русскими народниками и так называемыми «легальными марксистами». Но главное, что рождало уверенность и вливало новые силы для активной борьбы за рабочее дело в каждого сознательного рабочего, участника подпольного кружка, крепко западало в памяти и вызывало у Василия, так же как и у других кружковцев, необычайное чувство гордости и за тот класс, к которому он отныне принадлежал, и за ту партию большевиков, от имени которой выступал их молодой пропагандист из губернии Знаменский, — это главное было написано в листовке, которую они читали и разбирали на нескольких занятиях кружка, и состояло оно в том, что именно «русский рабочий,поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет русский пролетариат(рядом с пролетариатом всех стран) п р я м о й д о р о г о й о т к р ы т о й п о л и т и ч е с к о й б о р ь б ы к победоносной коммунистической революции» [4] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 312. .