Григорий Ершов - Холодные зори

Каждый день Василий Адеркин по десять — двенадцать часов работал на «электричке», но никогда раньше не представлял себе, что и его труд, как и труд других сотен, тысяч и десятков тысяч рабочих, претворялся в деньги, лишь малая толика которых возвращалась ему для того, чтобы он не умер с голоду, мог во что-то одеться и платить за свою камору хозяйке. На другую же, значительную часть этих денег акционеры-хозяева расширяли производство, покупали новые станки, нанимали новых рабочих и вместе со своей челядью — приближенными, чадами и домочадцами — покупали меха, красивые дома, целые деревни, содержали армию, полицию, огромный чиновничий аппарат России. Армия, жандармерия и полиция вместе с заводскими чиновниками и были призваны охранять частную собственность хозяев от любых на нее посягательств, особенно от рабочих волнений, стачек, крестьянских бунтов.

Теперь заводские правила и установленный ими порядок — один для рабочих, другой для начальства, третий, не записанный ни в каких правилах, для хозяев-акционеров — уже не казались Василию чем-то раз и навсегда установленным, незыблемым и нерушимым. Он знал, есть сила — это они, рабочий класс России, — которая, сплотившись воедино и окрепнув со временем, скажет грозное «нет» и этим пресловутым заводским правилам, и акционерам-заводчикам, и самому царю!

Жизнь была наполнена отныне и большой горячей мечтой, и повседневными делами во имя исполнения той большой цели, которая стояла перед передовыми рабочими России.

И как всегда, рядом с очень большими были свои маленькие, обыденные заботы и тревоги.

Бойкий и острый на язык с товарищами, дома и на работе, в кружке Василий терял все свое красноречие. Вроде бы и понимает главную мысль, а на уме лишь одно: «Только бы меня не спросил, не дай-то бог, Знаменский». Куда девалась в эти секунды вся Васяткина бойкость и находчивость?

А конспирация пришлась ему по душе.

Каждый раз после кружка приходилось ему выпивать в кабачке или в чайной рюмку-другую водки для запаху, чтобы квартирохозяйка не догадалась об истинной цели его длительных отлучек. Морщился, а пил.

Так и прослыл он на улице своей гулякой.

Но когда хозяйка каморы, учуяв, что от Васятки нередко водочкой попахивает, стала его увещевать и допрашивать — с кем связался, кто спаивает, куда шатается по два, по три раза в неделю, он с удовольствием и бойко отвечал:

— Все пьют, куды же мне-то не в ногу, друзей потерять, авось не в монастыре живу!

— А ты вот что, сынок, — повернулась старуха к Васятке, — пить пей, да только до опохмелки себя не доводи. Самое последнее дело, кто еще и опохмеляется…

— Хорошо, бабуся, учту и во злобу ни себе, ни вам пить много не стану, а гулять с друзьями — дело ить наше молодое.

У самого в эти минуты сверлило в мозгу словами сокамерника, а теперь сокружковца, сказанными после первого занятия кружка, когда темными улочками возвращались домой:

«Кто бы тебе, друг, когда и где ни сказал, что видел, будто ходишь на тайные собрания, и даже если верный адрес укажут и товарищей твоих назовут, даже если скажут, мол, товарищи сами признались и уже выдали тебя, — молчи, парень, прикуси язык, сиди, будто в рот воды набрал».

Размеренно и монотонно, словно на засиженных мухами ходиках в деревянном домушке, где теперь живет со своими родителями Василий Адеркин, текут серенькие будни рабочего поселка.

На смену одному бесконечно трудному, безрадостному дню шагает по улицам поселка с ручейками очередной рабочей смены день следующий.

С чувством постоянной неустроенности, тревогой за будущее, с непроходящим ощущением физического недомогания заполняет узкие улочки и переулки приволжского рабочего поселка новый рабочий поток, чтобы своими страданиями, соленым потом и непосильным трудом насытить заводскую ночь. В этом царстве Молоха отсутствует даже деление людей на женщин, мужчин и подростков: все одинаковы перед всесилием общего для всех закона, разработанного верными слугами заводчиков — юристами и утвержденного акционерами в Питере. Закон этот носит бесстрастное наименование: «Правила о найме рабочей силы на Волжские железоделательные заводы».

В металлургических цехах во исполнение этих бездушных правил, которые обрекают рабочих на полное бесправие, люди задыхаются от нестерпимой жары и духоты, вынужденные работать полуголыми, несмотря на снопы горячих искр и знойного пала от плавильных печей. Там нет даже воды, чтобы, облиться и немного охладить свое разгоряченное тело или хотя бы утолить Жажду, всласть попить, освободиться от спекающейся горькой слюны во рту, постоянной перхотки в пересохшем горле, частых приступов сухого болезненного кашля.

А на открытых стапелях у самой реки, где строятся суда, в силу тех же самых железных «правил найма» рабочие стынут на холодном ветру и под проливным дождем, часто коченеют на морозе и не имеют права хотя бы через час-другой сбегать куда-либо поблизости отогреться, выпить кипяточку — ни перерывов, ни помещений для обогрева и короткого отдыха администрацией завода вовсе не предусмотрено.

В иных заводских цехах и температура вроде бы терпимая, не очень жарко и не сильно холодно. Здесь людей донимают сквозняки: холодный ветер врывается в цех сквозь давно разбитые стекла и с шумом летит в настежь распахнутые ворота. От сквозняков люди часто болеют, хватаются за поясницу, надрывно кашляют, нередко наживая хронический бронхит, а то и чахотку. Но «правилами найма» за рабочими не предусмотрено право требовать улучшения условий труда или защиты от производственного травматизма.

Да и увечья люди получают по-разному. Калечат людей не только машины, но и мастера, и начальники цехов, и даже инженеры. Случается, прямо у станка палкой или железным прутом избивают того, кто «провинился». Наемные здесь все. Разве что директор тут сам себе хозяин. Недавно был директор — он теперь пошел на повышение, работает непосредственно у акционеров в Питере, — так тот даже по заводу ходил в сопровождении самых надежных своих помощников — пары огромных, с волчьим оскалом, сторожевых псов. И ко всему этому женщины и дети, которые наряду с мужчинами несут все эти тяготы и трудятся на тех же условиях, получают за одинаковый с мужским труд вдвое меньше, чем мужчины.

Тяжелым трудовым потом и уничижениями добывает рабочий свой ломаный грош. А иной раз и кровью. В модельном еще помнят покалеченные циркуляркой Филины пальцы. А недавно в чугунолитейном сгорел ученик, подручный завальщика печи, совсем еще ребенок.

Медленно еще, очень медленно нарастает сила рабочей солидарности.

Крепко держат в хищных когтях скипетр власти золоченые двуглавые орлы, выштампованные на каждом створе главных заводских ворот, склепанных из толстых металлических листов. А вверху на крепкой медной арке золотыми буквами выписано многословное подробное название Волжских заводов. И двуглавые пернатые хищники и сама арка с золотой вязью, названия заводов питерских богачей-акционеров выглядят еще непоколебимым и достойным олицетворением той власти и могущества, которые многим наемным и ненаемным кажутся чуть ли не вечными, словно все это было здесь со дня сотворения мира.