Григорий Ершов - Холодные зори

Многие на заводе знали таких заметных вожаков, особенно из признанных цеховых умельцев, каким, скажем, слыл русоволосый, круглолицый весельчак Гурий Кисин. Но, кроме членов парткома местной организации большевиков, вряд ли кто знал о том, что именно здоровяку и, может быть, поэтому молодцевато моложавому Гурию Кисину всегда поручались самые ответственные партийные задания, в особенности во время рабочих демонстраций, митингов и собраний. Там он организовывал выступления ораторов, и нес за все ответственность, и принимал решения, как это мог бы делать разве что сам руководитель местной организации РСДРП Георгий Евлампиевич Тихий, в эти острые моменты всегда оставляемый в тени. В отличие от Кисина Андрей Ефимов должен был всегда быть как бы в стороне, так как являлся главным резервным вожаком местного комитета РСДРП на случай провала самого Тихого.

В обнимку вышли на поляну друзья-боевики — Александр Аметистов, по партийной кличке Меньшой, Три А или Шустрик, а за ним красавец Борис Черняев. Один большевик, другой — эсер.

Эти дружинники пользовались неизменной искренней любовью и уважением товарищей за свою смелость и самоотверженность при выполнении любых, самых неожиданных и, казалось бы, невыполнимых заданий. Почему-то лишь им разрешалось приходить вместе.

Аметистов, последний сын в семье крестьянина Вологодской губернии, прошедший рабочую школу под руководством самого Георгия Евлампиевича Тихого, был убежденный большевик, революционер-профессионал. Мальчишкой двенадцати лет с котомкой через плечо ходил он «по кусочки». Так и сюда, до Волжских заводов, добрел. Пришел он в поселок и попался случайно возле большой проходной на глаза Георгию Евлампиевичу. Он тогда еще мастером работал.

— Чей будешь, малец? — окликнул его Тихий.

— Александр, Александра Аметистова сын, меньшой, хоша сам я вовсе и не малец.

Пожалел Тихий смышленого парнишку и пристроил таскать горячую клепку от горнов к котлам с «глухарями». Тут нужна была не столь быстрота, как сноровистость: угадать, когда бежать с новой красной клепкой к котлу, чтобы и не задерживать работы, и раньше времени не попасть; остынет — и надо лезть обратно, брать новую, горячую. Иной раз глазастый и расторопный мальчишка ухитрялся в обеих руках держать по клепке и подоспеть к своему клепальщику и к соседу, у которого случился простой, его мальчик опоздал и принес стылую клепку. Стал он и сам клепальщиком, женился, у самого скоро сынишка с клепкой, гляди, бегать будет, а его все зовут по имени — Сашуня или кличут Меньшой, не то Шустрик. Так и стала эта уличная его партийной кличкой. А третью дали ему в дружине — Три А. Забирали его по делу о портном. Только у Аметистова было чистое алиби.

В ту ночь, когда обнаружили тело убитого провокатора, Меньшой сидел в заводской каталажке, а посажен он был еще в начале смены, что заступила с вечера, за попытку пронести через проходную пачку прокламаций «Смерть провокаторам!». Он действительно не был в лесу, где рабочие привели в исполнение свой революционный приговор над матерым агентом охранки, втершимся к ним в доверие. Однако именно он не только знал, но и выследил портного с вечера и видел, когда тот за несколько часов до сообщенной ему «явки» посетил губернского полицмейстера. Вместе с портным он даже ехал в поезде, но нарочно нарвался в главной проходной завода на проверку с несколькими экземплярами заготовленной на этот случай листовки «Смерть провокаторам!», чтобы сбить со следа полицию. И действительно, когда наутро его выпустили из заводской кутузки, он первым из шести подозреваемых попал в тюремную камеру, но он был и первым из тех, что доказали свое полное алиби следователю по особо важным делам.

Приговор привели в исполнение двое. Один из них тот, кто сейчас вышел с Александром Аметистовым из лесу в обнимку, Борис Черняев, представительный блондин с серыми глазами. Писаный красавец, Черняев имел славу местного донжуана, роль которого и была его надежным прикрытием, а часто и его алиби во время его вынужденных отлучек для совершения очередной диверсии или экспроприации, потому что все давно поверили, что Борис ни разу не пропустил и ни разу не отлучился с танцев. Он был влюблен в девушек и в сами танцы. «Такой человек, — думали товарищи по гулянкам, — не может быть способен на что-нибудь серьезное». А Борис давным-давно был в группе экспроприаторов. Помогал выслеживать полицейских, заезжих военных, нападал вместе с двумя своими товарищами из этой группы боевиков и реквизировал оружие. Делать эти вылазки он старался именно в часы, когда танцы были в самом разгаре. Его смазливенькая партнерша по танцам Наташа Вавилина была членом этой же группы рабочей дружины. Они приучили с ней всех к своим недолгим отлучкам в соседнюю рощицу «для амурных дел». И очень удачно разыгрывали назревание страстей или размолвку, заставляя часто говорить о себе, о своем легкомыслии и даже легком поведении Наташи, которая «так много позволяет этому Борису». Бедная Вавилина! Чистая и совестливая девушка вынуждена была однажды удалиться в рощу с мужем Зины Рокотовой, фатоватым полицейским ротмистром, который на всякий случай решил проверить, действительно ли Наташа просто-напросто легкомысленная девица. Его-то жена была о ней именно такого мнения. «Испорченная девка», — сказала как-то она мужу о Наташе. Но ротмистр подумал: «А не может ли быть, что это ее роль в какой-то игре?»

— О, мой милый пупсик, — щебетала Наталья, крепко сжимая нафиксатуаренную голову жандарма и стараясь долгим и «страстным» поцелуем оставить явную отметину на его лице, — и зачем только ты наложил на себя эти проклятые узы, связавшись с Зинкой. Сколько б таких, как я, любили тебя, красивого и богатого.

Даже такой бывалый фат, который давно познал немало женских причуд и капризов, и тот постарался поскорее закончить эту рискованную встречу.

Он не в шутку опасался за потерю своей репутации примерного семьянина.

А Наташе ничего иного не оставалось, как играть.

— Ай-ай-ай, какая вы быстрая и горячая. И какая мстительная, Наташка! — бормотал он, отделываясь от ее ласк.

Нет, и на этот раз у Бориса Черняева было твердое алиби. Все слышали, как зареванная вернулась из лесу Наташа, как они поссорились с Борисом, который, конечно, не преминул приревновать ее к ротмистру.

— Хорош гусь! — кричал Борька. — И как я его упустил! Ну да не уйдет, поквитаюсь!

Смешнее всего, что он действительно расквитался за унижения, которые пришлось вынести Наташе Вавилиной. Он отомстил-таки ротмистру. Вместе с токарем-сменщиком Пашей Васильевым они подстерегли его на тропинке в роще, воткнули в рот кляп, набросили на голову мешок, затем накрепко замотали веревкой свой узел с живцом. Забрали они в тот раз не только оружие, но и офицерские штаны, и хромовые сапоги, и форменную фуражку. Не преминули прихватить с собой и его документы.