Григорий Ершов - Холодные зори

П р и с т а в. Требование рабочих, высказанное уездному приставу, может быть удовлетворено при строжайшем соблюдении одного условия: пусть рабочие свои нужды обсуждают, а правительства не трогают.

С о ч а л о в. Передайте по начальству: это смешное условие мы категорически отклоняем! Но помните: появление полицейских отныне будем воспринимать как явное подстрекательство рабочих со стороны властей к бунту, стачкам и кровавым столкновениям.

После этого диалога сторон, выразивших свои принципы, полицейские долгое время больше на рабочих собраниях не появлялись.

Явочным порядком рабочие заводов уже более месяца установили укороченный день в субботу. Просто-напросто в этот день любая из смен кончала работу на два-три часа раньше обычного и отправлялась к Волге, по трактирам, домой. Многие шли в бани. Распоряжением директора официально продолжительность рабочего дня устанавливалась в пределах 9—10 часов. Зарплата снова аккуратно и в положенные сроки выдавалась по цехам. Мастера не отваживались отныне накладывать штраф на рабочего, если не было к этому неоспоримой причины.

В апреле дирекция приняла требование Совета уполномоченных считать 1 Мая нерабочим днем. И свой Первомай в этом году рабочие встречали как день большого праздника. Нынче каждый мог принять в нем участие. И желающих оказались тысячи.

Накануне рабочего Первомая дни в слободке установились по-настоящему весенние. А сейчас была еще ночь.

Сквозь хрупкое ламповое стекло подслеповатой керосиновой семилинейки, не раз уже склеенное пожелтелой газетной бумагой, еле сочится слабый, тусклый свет. Над страницей изрядно потрепанной книги склонился лобастый высокий человек. Его тяжелый мясистый нос широкими раскрыльями недвижно навис над коротенькой щетинкой треугольничком подстриженных густых рыжеватых усов. Брови задумчиво сдвинуты, а слегка затуманенный взгляд подернутых легкой грустинкой больших карих очей окропился скупой мужской слезой.

«Я знаю, что, если вы, живые, будете крепко стоять друг за друга и сделаете решительный натиск, вам предстоит увидеть великие события».

За низеньким узким окошком сквозь крохотные полоски самого дешевого, зеленовато-пузырчатого утекла, плотно втиснутого в тяжелые, грубой плотницкой работы оконные переплеты, брезжит рассвет.

Окончено чтение «Овода», еще одной книги из тех, что помогают росту самосознания, готовят внутренние духовные силы к подвигу, закаляют мужество, воспитывают волю к борьбе, высокое чувство справедливости и долга.

Как это такое давнее из только что прочитанного перекликается с горьковским сегодняшним, что именно сейчас зовет на смертный бой.

Призывом к миллионам, и конечно же прежде всего к нему, командиру боевиков, звучит полное молодой энергии и глубокой веры в народ и в его несомненную победу вещее слово Горького:

Вспоминается Шаляпин с удивительно русской и безгранично широкой песней, которая пророчествует им всем мужскую отвагу в бою:

— Р е ш и т е л ь н ы й н а т и с к! — повторяет Прохор вслух слова Овода и тяжело (от неподвижного сидения затекли ноги) подымается со скамьи.

Он твердо знает, что не дорогой Овода идти ныне. Ленин учит: нужна массовая, созданная из верных людей, сплоченная единством взглядов партийная организация революционеров. Она, и только она, поднимет на борьбу и поведет за собой весь русский рабочий класс. Беда тут пока в том, что в батюшку-царя и теперь, даже после событий Девятого января, еще крепко верят многие крестьяне. Им царь, что Артуру — Оводу — был некогда Монтанелли, его духовный наставник, несмотря на то что дважды отступился от него и послал-таки его на смерть.

«Да, — думает Прохор, — дел впереди непочатый край. И нужен план жизни, твердый и неукоснительный план, на каждый день».

Человек собранный, работящий и энергичный, Прохор Сочалов и в работе, и в одежде, и в быту — везде любит нерушимый порядок. Строг к себе, требователен к другим. И на вид бравый, хоть куда мужик, и компанию любит. Его тоже не чураются многочисленные друзья. Но в компании — непохож на многих. Поднимет чарку, слово горячее скажет, выпьет со всеми, закусит, а дале — ни-ни! И уговаривать его — зря время терять. Выпил однажды — и конец. Не любит он заводных, тех, кого иной раз на дрогах домой после выпивки доставляют.

В рабочей дружине железный порядок завел — пришел хоть раз на занятия — строевые ли, стрельбы или на дежурство дружинное — просто с запашком, а не то что нетрезвый, — из дружины вон!

Его самого знают только командиры отрядов и специализированных десяток. Но и от них он добивается не просто личного примера, дисциплинированности (это само собой разумеется!), но и жесткой, четкой требовательности к каждому дружиннику.

Иное дело — проявление сметки, мужества, находчивости. Тут он и сам горазд, и любого поддержит. Лихость и удаль молодецкую любит и почитает в людях, особенно если она оправдана интересами общей борьбы.

Взять хотя бы Василия Адеркина. Парень — сорвиголова. «Что же это деется, — говорит он как-то на командирском сборе. — Пятком разведки командую, братцы, бомбы, фугасы готовлю, сам и ставить фугасы и бомбы бросать буду, а ить личного оружия, даже «бульдога», нет. Что же это мне теперича остается, други мои, отнять самому, что ль, у кого из тех, кто имеет?»

Тут, помнится, и посмейся он, Прохор, над незадачливым разведкомандиром: «Иные-де аж по пятку винтовок, не то что «бульдогов» приносят в арсенал боевой дружины».

И вот пожалуйте.

Белым днем врывается Василек прямо к ремонтному мастеру.

Тот в заводском доме живет, рядом с инженерским клубом. Немец — ни жив ни мертв. Парень-то из тюрьмы недавно. Думал, грабить будет. А Василек застыл у двери и глаз со стены не сводит. Любуется винтовкой системы «Винчестер». Она висит на стенном ковре и манит. Сам винтовки не хватает, а объясняет немцу:

— Жить не могу без оружия, купить негде, а у молодых нонче мода завелась на охоту с ружьем хорошим ходить. Смеются надо мной приятели: зарабатываю не хуже иных, а ружья все нет. — И выкладывает немцу косую. Откуда только такая сумма у него скопилась? Месячный заработок у парня невелик да и общий котел с отцом и матерью пока что. А если посчитать штрафы и иные вычеты?

Но немец оказался добряк. Рад был, что не с бандитскими целями к нему Василий вкатился. Снимает винчестер, протирает, показывает, как с этой хитрой штуковиной обращаться, дает более сотни патронов да еще напутствует при этом:

— Винчестер — ружье хорошее, но капризное, как иная легавая. Я ни разу не выстрелил из него бесцельно. И обращения требует это оружие умелого и честного. — Отдает Василию Адеркину свой винчестер немец да еще и косую ему обратно сует: — Старенькое, скоро отслужит свой век. Бери, раз уж так случилось.