Григорий Ершов - Холодные зори

Резиновые шины фаэтона уже катили по большаку.

— Вот и моя школа, — нежным голоском проворковала Марина. И снова положила руку на державный обшлаг своего обожателя. — Скажите, чтобы стал у крыльца.

— Павло! Съезжай с большака и к школе мадемуазель Борисовой, — скомандовал пристав, — а затем в канцелярию… Пожалуйте, мадам.

— Мерси, — сказала Марина кокетливо и жеманно. Выходя из фаэтона, она вновь оперлась на руку пристава.

Кучер, пыхтя, снял ее сак.

— Словно бы камни тама у вас, барыня, — сказал он, пыхтя.

— И то, дружок, правда! Хозяйка частной школы я, купила нонче по случаю три утюга тяжелых да пары три ножниц портновских, а там булавки, метр стальной портновский в рулетке. Спасибо, что помог, дружочек.

— Счастливо оставаться! — пробасил, оскалясь, пристав. — Трогай! — ткнул он кучера тростью. И фаэтон покатил обратно на большак.

Сергей Сергеевич Ермов, утирая длиннющие усы платком, спускался с крылечка их дома, видно, заходил к Григорию.

Лучшей встречи нельзя было и желать! На сей раз все привезенное сначала затащили в прихожую. А когда стемнело, то, что оставалось в саке, Петр, приехав из города, рассортировал и отправил на хранение к Терехину.

Над сонным рабочим поселком опустилась ночная мгла. Разве что там, в дальней дали небес, как некогда в рождественскую ночь над родной лесной заимкой, вспыхнул ярким светлячком полночный свет северной звезды.

Широко, словно море, разлилась в ярком свете дружной ранней весны полноводная Волга. Другого берега не видно — голубовато-мутная вода подступила чуть ли не к самому большаку.

Березовая рощица близ берега словно бы купалась в реке. Непривычно низко склонялись в ясную синюю гладь огромного озера-залива ветви березок с набухшими весенним нетерпением почками. Кое-где на припеках из них готовы были проклюнуться своим острием махонькие зеленые листочки.

После работы теперь многие сотни рабочих семьями, с детишками и стариками, отправлялись к заливу полюбоваться весенним паводком, отдохнуть близ свежей весенней полой воды.

плыла над поселком боевая революционная песня русских пролетариев: рабочие колонны шли на очередную массовку.

Признанный вожак слободских рабочих Гурий Кисин шагал ныне правофланговым первой шестерки, В своей простой, кажется, единственной, далеко не праздничного вида косоворотке, которую он часто, видимо, стирал, но надевал, как говорится, и в пир, и в мир, самозабвенно тянул со всеми:

остро переживая всю ответственность этого торжественного момента. Если и был среди демонстрантов человек, который кожей чувствовал горячее дыхание боевой рабочей песни, так это, наверное, прежде всего именно он, Гурий Кисин, русский рабочий, человек с горячей, отзывчивой душой и мудрым, умным, раздумчивым, но решительным и непримиримым взглядом на окружающее. Игривый ветерок явно запутался в его мягких и длинных русых волосах.

Рабочую шеренгу замыкали неразлучные друзья — Филя, вышвырнутый с «Централки» (он ни на час не порывал связей со своей братвой с Волжских заводов), и Василий Адеркин, который еще пока удерживался на заводе, хотя уже и испытал губернскую «предвариловку».

перехватив инициативу у запевалы, высокими голосами выводили дружки.

подхватывала колонна.

При выходе на Шоссейку, главную улицу поселка, демонстрантов встретила полицейская засада.

С ружьями, вскинутыми на изготовку, выстроенные полукругом, застыли пешие городовые. Позади шеренги, переступая с ноги на ногу, гарцевали холеные кони со всадниками в длинных кавалерийских шинелях.

Это было знаменитое каре конных полицейских. В левой руке каждый из них держал повод уздечки, правая покоилась на рукоятке сабли.

В небольшой проран, заранее предусмотренный в пешем строю, выскочила черная кобылица, лоснящаяся в лучах заходящего солнца. Тяжело, словно монумент, а не живой человек, в казачьем седле с высокой передней лукой сидел сам исправник. Почти наезжая разгоряченной кобылицей на первый ряд рабочей колонны, он зычно и властно крикнул:

— Расходись! Будем стрелять!

Вперед устремился начальник боевых дружин Прохор Сочалов. Он хотел миром уладить неминуемую схватку. Но много раньше из первых рядов неожиданно вышел лихой меньшевичок, первый дружок Садникова, Матвей Сыромятников, и бабахнул из браунинга в белый свет как в копеечку. Выглядело все это весьма картинно, под стать столь же картинно разодетому красну молодцу. Перед разгневанным Сочаловым он предстал в ярко-синей косоворотке, туго перетянутой в талии сыромятным ремешком с медными позументами. На его красную толстую шею кокетливым каскадом ниспадали причудливые завитки светло-каштановых, круто подвитых волос. Всем своим обликом смахивал он на преуспевающего ярмарочного приказчика. От испуга высоко вверх вздернулись его густые, недавно стриженные брови.

— Ты баловал? — подбегая к нему, выкрикнул Прохор.

Сыромятников побледнел. Его рука, в которой еще дымилось дуло револьвера, слегка подрагивала.

— Пристрелю, как бешеную собаку! — расстегивая кобуру нагана, тихо сказал Сочалов. — Немедленно сдать оружие!

Филя, с недавних пор добровольно исполняя обязанности связного при Сочалове, был неподалеку. Он с радостью кинулся к Матвею Сыромятникову и легко вырвал из его безвольно опущенной руки новенький браунинг. Давно мечтал Филя о личном оружии. Взглянув мельком на Филю, Сочалов, видно, решил, что теперь револьвер в надежных руках. Он не стал заниматься разбором всего этого инцидента. К тому же конный взвод полиции уже опередил демонстрантов и выстроился в несколько цепей, намертво закрывая дорогу.

Исправник, вновь наезжая конем на первую шеренгу демонстрантов, истошно провизжал:

— Ра-зой-ди-и-ись! Немедленно сдать оружие!

Но Гурий Кисин мертвой хваткой держал под уздцы норовистую кобылку исправника.

И тут раздался залп. Еще дымились стволы винтовок, когда Кисин выхватил «смит-вессон» и ударил рукояткой в морду черной кобылы. Она поднялась на дыбы, чуть было не выбросив из седла грузного исправника, круто развернулась и резво поскакала в конную цепь, унося растерянного седока.

— Бей царевых прислужников! — вне себя от гнева крикнул Кисин и бросился врукопашную на шеренгу городовых. И только теперь почувствовал, что еще первым залпом был ранен в руку.